Недоумение биографов Колумба вызывает ссылка на восьмилетние мытарства, которые адмирал испытал в Кастилии, защищая свой проект. В письме к кормилице он определяет этот срок семью годами, а из дневника первого путешествия явствует, что адмирал прибыл в Кастилию за шесть лет до принятия его проекта, в январе 1486 г. Последняя дата признается ныне наиболее приемлемой. Вероятно, в этом письме Колумб увеличил на два года период своих кастильских терзаний.
Колумб, желая произвести выгодное впечатление, подчеркивает, что в новооткрытых землях на долю его выпала трудная задача – усмирять и покорять «диких и воинственных людей». Между тем во всех своих письмах и дневниках он неоднократно отмечал ранее, что индейцы Эспаньолы обладают мирным нравом и что покорить их можно без труда и ценой ничтожных жертв.
Разумеется, Колумб не упоминает о том, что войны с индейцами были вызваны кастильскими пришельцами.
В письме, в обычной манере Колумба, порицается поведение его недругов, находящихся как в Кастилии, так и на Эспаньоле. При этом адмирал весьма недвусмысленно упрекает Фердинанда и Изабеллу в неблагодарности.
Последняя фраза письма, в которой Колумб снимает с королевской четы ответственность за все свои невзгоды, не более как дипломатическая уловка.
Письмо Христофора Колумба кормилице дона Хуана Кастильского[370]
Достойнейшая сеньора![371] Если новы мои жалобы на мир, зато исстари знаком мне обычай людей поносить других. Тысячу сражений дал я этим людям и устоял во всех битвах, ныне же – мне не помогает ни оружие, ни советы.
С жестокостью был я ввергнут в бездну; надежда на того, кто всех сотворил, поддерживает меня. Его помощь всегда была своевременна. Как-то раз и не так давно, когда я пал в бездну, он поднял меня своей десницей, возгласив: – «Восстань, о маловерный, это я, не бойся ничего».
С какой горячей любовью я стал служить [кастильским] государям и служил им в деле, невиданном и неслыханном! Господь сделал меня посланцем нового неба и новой земли, им созданных, тех самых, о которых писал в Апокалипсисе святой Иоанн[372], после того, как возвещено было о них устами Исайи[373], и туда господь указал мне путь.
Все относились ко мне с недоверием, но бог дал королеве, моей сеньоре, великую силу и ясный дух и сделал ее своей наследницей, точно она была его дорогой и нежно любимой дочерью. Во владение всем этим вступил я от ее королевского имени. Все желали утаить свое невежество, пытаясь болтовней о трудностях и издержках [связанных с моим предприятием] скрыть собственную неосведомленность.
Ее высочество, напротив того, одобрила мое предприятие и поддерживала его сколь могла. Семь лет прошли в спорах, восьмой был годом свершения[374]. За это время произошли значительные и достопамятные события, о коих нет нужды здесь упоминать. А ныне нет человека, который не поносил бы меня. Добродетелью должно быть сочтено всякое несогласие с этими клеветниками. Мне не могли бы выказывать в Испании большую вражду, даже если бы я захватил Индии или земли, где ныне распространилась молва об алтаре святого Петра, и отдал бы их маврам.
Кто мог бы поверить, что подобное возможно в стране, в которой всегда было столько благородных людей. Я бы весьма охотно отказался от всего предприятия, но полагал я, что было бы это недостойно по отношению к моей королеве. Поддержка господа и ее высочества заставила меня вести дальше это дело, а чтобы хоть в какой-нибудь степени умерить душевную боль, причиненную ей кончиной [наследного принца Хуана][375], я предпринял новое путешествие к новому небу и миру (al nuevo cielo у mundo), до той поры никому не ведомым. И если земли эти ныне не в почете, точно так же, как и другие земли в Индиях, то мне это не кажется дивом, потому что они стали известны благодаря моей предприимчивости.
