Мы условились, что непременно встретимся позже на рождественской вечеринке, и я устремился по коридору к своему кабинету. Как приглашенный профессор я мог бы и не участвовать в общественно-политической жизни кампуса, будь она проклята, но если на будущий год мне предложат полную ставку, то придется нырнуть в это дерьмо так глубоко, что будут видны только подошвы моих ботинок. Однако мне была очень нужна эта ставка. Тут сомнений быть не могло. Еще хорошо, что удалось реструктурировать мой долг издателям – это путем сложных переговоров устроил мой бывший агент Хол; но теперь семьдесят пять процентов моих, все еще порой поступающих, роялти от продажи книг приходилось отдавать бывшим издателям, и мне, естественно, была очень нужна работа «с прилагающимся жильем». Мне все-таки удалось сохранить дом в Хемпстеде, но, к сожалению, в настоящее время он находился в руках риелтора, сдающего его внаем, а деньги, которые я за это получал, уходили на выплату алиментов Зои. Зои начисто отказалась обсуждать заново тему алиментов: «С какой стати, Криспин? Неужели дети должны страдать, потому что твоя испанская подружка забеременела? Серьезно, Криспин, ну с какой стати?» Кармен, разумеется, не стала вешать на меня никаких обязательств, но уход за ребенком стоит очень и очень немало даже в Испании.
– Кто это, Криспин? – Иниго Уайлдерхофф с грохотом спускался по лестнице с увесистым чемоданом; его роскошные, как у телеведущего, белоснежные зубы так и сверкали. – Я направил вашего старого друга к вам в кабинет буквально минуту назад.
Я остановился.
– Моего старого друга?
– Вашего друга из Англии.
– Он назвался?
Иниго задумчиво погладил свою профессорскую бородку и сказал:
– А знаете, по-моему, нет. На вид ему лет пятьдесят. Высокий. На глазу повязка. Извините, Криспин, но меня внизу ждет такси, так что я должен бежать. Повеселитесь сегодня на вечеринке и за меня. Au revoir[223], до января.
Я еще успел сказать «Берегите себя», но чемодан Иниго Уайлдерхоффа уже грохотал где-то у подножия лестницы.
Повязка на глазу? Одноглазый человек?
Успокойся. Успокойся.
* * *
Дверь в мой кабинет была распахнута настежь. Нашей секретарши нигде не было видно – охрана в Блитвуд-колледже весьма расхлябанная, а до ближайшего города – две мили. Я осторожно заглянул внутрь… Никого. Возможно, это был просто студент со старшего курса в корректирующих очках, которые Уайлдерхофф принял за повязку; возможно также, он говорил с относительно британским акцентом; возможно, он просто хотел, чтобы я подписал ему книгу, а потом заглянул в кабинет, увидел, что меня нет, и тактично удалился, решив подождать до 15:00, когда «хирург» начнет свой официальный прием. Ну и слава богу! Испытывая огромное облегчение, я подошел к письменному столу, собираясь спокойно поработать.
– Дверь была открыта, Криспин.
Я вскрикнул от неожиданности и резко обернулся, смахнув со стола на пол ворох бумаг. У книжного шкафа стоял какой-то мужчина. И на глазу у него действительно была повязка.
Ричард Чизмен. Продолжая стоять совершенно неподвижно, он заметил:
– Похоже, я тебя напугал своим появлением.
– Ричард! Черт побери, ты действительно здорово меня напугал!
– Ну, извини, я, черт побери, не хотел.
Нам бы следовало обниматься и хлопать друг друга по спине, но я просто смотрел на него, открыв от изумления рот. Вся былая полнота Ричарда Чизмена исчезла – на это хватило и месяца той «диеты», которой ему пришлось придерживаться в латиноамериканской тюрьме; зато теперь, когда он был одет вполне нормально, сразу было видно, каким он стал крепким, мускулистым, жилистым и толстокожим. Повязка на глазу – а это-то когда с ним случилось? – делала его похожим на израильского генерала.
– А я… собирался увидеться с тобой в Брэдфорде после Рождества. Я и с Мэгги об этом договорился.
– Ну, значит, я избавил тебя от необходимости совершать столь далекую поездку.
– Если бы я заранее знал, что ты приедешь, я бы…
– Выставил шампанское? Заказал духовой оркестр? Не в моем стиле.
– Тогда рассказывай, – я попытался улыбнуться, – чему я обязан удовольствием видеть тебя здесь?
Ричард Чизмен вздохнул, откусил заусеницу и сказал:
– Видишь ли, там, в «Penitenciaria», одним из способов как-то убить время для меня было планирование моей первой поездки в Нью-Йорк, когда меня выпустят на свободу. И чем подробней я разрабатывал этот план, тем больше времени это занимало. Так что я почти каждую ночь этот свой план переделывал и совершенствовал. В общем, когда я понял, что не смогу встретить Рождество в семейном кругу Мэгги, где этот праздник всегда полон веселья, не смогу выслушивать сожаления по поводу своей злосчастной судьбы, не смогу смотреть по телевизору праздничные передачи, то попросту сбежал. И, естественно, в Нью-Йорк. Ну, а когда я здесь оказался, то еще более естественным было сесть в поезд метро и поехать по ветке «Гудзон» на встречу с Криспином Херши, самым большим моим другом и вдохновителем организации «Друзья Ричарда Чизмена».
– Создать эту организацию – самое меньшее, что я мог для тебя сделать.
Его взгляд говорил: Ну да, так твою мать, самое меньшее!
Я попытался отсрочить то, чего с таким ужасом ожидал.
– Ты повредил себе глаз в драке, Ричард?
– Нет-нет, никакой драки с поножовщиной в духе «Побега из Шоушенка» не было. Просто искра от сварочного аппарата угодила в глаз, причем в самый последний день моего пребывания в йоркширской тюрьме. Врач сказал, что уже через неделю повязку можно будет снять.
– Это хорошо.
Фотография маленького Габриеля валялась на полу вместе с бумагами. Я наклонился, поднял ее, и мой гость заметил с каким-то зловещим оживлением:
– Твой сын?
– Да. Габриель Джозеф. В честь Гарсиа Маркеса и Конрада.
– Ну что ж, пусть Господь даст и твоему сыну таких же верных, истинных друзей, какие есть у меня.
Он знает. Он все выяснил. Он здесь для того, чтобы отплатить.
– Тебе, должно быть, тяжело с ним разлучаться, – заметил Чизмен. – Ты здесь, а он в Испании.
– Да, ситуация далеко не идеальная, – согласился я, стараясь говорить обычным тоном, – но у Кармен в Мадриде семья, так что она там не одна. Понимаешь, ей всегда говорили, что у нее не может быть детей, и рождение Габриеля стало для нас просто маленьким чудом. Нет, даже большим чудом, огромным. Когда она об этом узнала, мы уже перестали быть, если можно так выразиться, «ячейкой общества», но она решила непременно выносить и родить этого ребенка… – я прислонил фотографию Габриеля к коробке со скотчем, – …он целиком плод ее трудов. Не хочешь ли присесть? У меня найдется по глотку бренди, чтобы отметить…
