этой болью, неотделимая от неё.
Здесь, в этом аду, очутились они, и их так же, как его, привязывают к скамье в кабинете начальника полиции и терзают. И Улю Громову, и Майю Пегливанову, и Любу Шевцову. С Любой он перестукивался через стенку камеры и знал, кто сидит вместе с ней. Там были и Клава Ковалёва с Ниной Минаевой. Виктор помнил, как они надели ему на голову венок из пшеничных колосьев. Их счастливые смеющиеся лица так и стояли перед ним. А теперь их таскают на допросы.
Эх, девчата! Почему же вы не ушли? Горечь таилась в этом вопросе. Виктор понимал, что девчата так же, как и он, опасались за своих матерей, которые могли бы оказаться в этой самой камере вместо них, если бы они ушли, как оказалась сейчас мать Вали Борц Мария Андреевна. Виктор не имел права упрекать их. И он чувствовал вместе с болью и горечью свою невольную вину перед ними за то, что они здесь.
И опять всплывал прежний вопрос: «Что я сделал не так?» Ответом на него могли быть не слова, но лишь поступки. Ведь раз это уже случилось, всё, что оставалось ему теперь, – взять на себя как можно больше, снять с них хотя бы часть ноши. Взять и вынести. Только так его боль полностью переплавлялась в ненависть к палачам, и он ощущал в себе силу, обитающую на глубине, до которой им никогда не добраться…
Спор о Почепцове
Едва пробудившись с первыми лучами солнца, он вспомнил про текст последней листовки и уселся за работу. Ещё в Паньковском лесу, набив руку писать быстро и разборчиво, Виктор считал своим долгом делать как можно больше экземпляров. Мысль о печатном станке, который позволит сэкономить в будущем такую уйму времени и усилий, конечно, грела. А пока всю работу приходилось проделывать вручную, никакие другие дела не могли служить оправданием невыполнения своей доли в ней.
Виктор просидел за столом до самого начала сбора, пока к нему не пожаловал Вася Левашов. К трём часам дня подтянулись все, включая Ульяну и Анатолия, явившихся вдвоём.
Они смотрелись со стороны не просто как хорошие товарищи, но выглядели настоящей парой и очень подходили друг другу. Так, по крайней мере, показалось Виктору. Анатолий при всём своём спокойствии и чувстве собственного достоинства не мог не излучать глубоко затаённую гордость, которая так хорошо ощущалась со стороны. Это была гордость рыцаря за своё исключительное мужество, благодаря которому он избран быть спутником королевы. А Ульяна рядом с ним держалась просто, улыбалась тепло, двигалась плавно и легко отдавалась своим мыслям и душевным движениям. Глядя на них, поверить в то, что между этими двоими возможны какие-то разногласия, было невозможно. Поэтому даже Жора Арутюнянц, забыв свои заботы, уставился на новых участников собрания широко раскрытыми глазами.
Иван Земнухов, сохранив интригу, не раскрыл предмет спора между лидерами Первомайской группы никому из членов штаба и теперь, воспользовавшись естественным любопытством ребят, поставил вопрос:
– Кто за то, чтобы в первую очередь выслушать наших товарищей из Первомайска?
Весь штаб проголосовал единогласно.
– Я думаю, так будет лучше всего, – обратился Земнухов к Виктору, умело скрывая волнение. – Потому что, покончив с этим разговором, Анатолий сможет спокойно перейти к рассказу о планах оккупантов по угону отобранного у населения скота.
Виктор внимательно посмотрел на Ивана, потом перевёл взгляд на Анатолия и заметил:
– Я думаю, Анатолий одинаково готов выполнить любое решение штаба. – Улыбка едва отразилась на губах у Виктора. – И теперь он не станет долго испытывать наше любопытство. – Виктор снова посмотрел на Попова, а потом на Громову, теперь уже серьёзно. – Мы вас слушаем.
Ульяна и Анатолий обменялись долгими взглядами. Попов первым отвёл глаза и заговорил, обращаясь сначала ко всем вместе и ни к кому конкретно, но чем дальше, тем больше адресуя свою речь Виктору и невольно ища у него поддержки:
– Дело вот в чём… До сих пор у нас ещё не возникало ни одного спора из-за кандидатуры нового участника нашей организации. Но согласитесь, что такие споры более чем уместны сейчас, когда мы обязаны быть вдвое и втрое бдительней, чем в мирное время. Вспомните, разве не было их и тогда по поводу приёма в комсомол некоторых наших товарищей, которые потом делом доказали, что достойны нашего доверия? У нас есть право на сомнение и даже обязанность внимательно присматриваться к каждому, но поддаваться чувству личной антипатии права мы не имеем. И так же, как в мирное время, главное правило приёма в комсомол неизменно: если за нового кандидата готов поручиться авторитетный член организации, мы не можем игнорировать его мнение.
Ульяна сидела, чуть наклонив голову вперёд, опустив чёрные ресницы, и слушала, казалось, совершенно безмятежно. Её густые туго заплетённые косы покоились у неё на груди, словно две спящие змеи.
У Виктора возникло ощущение, что это вступление с его теорией и общими местами – для того, чтобы убедить то ли её, то ли себя самого. Некоторая неловкость, напряжённость в жестах Анатолия, в его голосе выдавали, чего стоит ему его позиция.
– У нас в группе Дима Фомин с самых первых дней, и все задания выполняет всегда на отлично, – продолжал Анатолий. – И Ульяна согласна со мной в том, что Дима – один из лучших наших ребят. И вот он привёл к нам в организацию своего друга Гену Почепцова и поручился за него. Говорит, что Гена уже не раз помогал ему расклеивать листовки на порученном участке и выполнять другие задания. Какие могут быть основания не верить нашему товарищу? Однако Ульяна решительно возражает против кандидатуры Геннадия. Моё мнение, что она находится во власти предубеждения. Пусть она докажет, что я ошибаюсь.
Анатолий замолчал и уже не поднял глаз на Ульяну, но посмотрел на Виктора, давая понять, что закончил.
Ульяна не заставила себя ждать.
– Я не могу доказать, что не нахожусь во власти предубеждения, – заговорила она своим глубоким грудным голосом, в котором звучали сила и убеждённость. – И я не должна доказывать ни этого, ни обратного: ведь существует презумпция невиновности. Я против кандидатуры Почепцова, потому что немного знаю его. Я считаю, что в комсомоле не место таким парням, которые позволяют себе матерно ругаться при девушках и рассказывать грязные истории про своих одноклассниц.
– Ты сама сказала, что это было в девятом классе, – счёл своим долгом напомнить Анатолий.
– В конце девятого класса, – уточнила Ульяна. – И я не вижу, чтобы он сильно
