вовсе торчит ключ, поэтому заглянуть внутрь нереально. Подобные препятствия плодят скверные мысли.
Не успел я склониться перед очередным номером, как вставленный в предыдущую дверь ключ зашумел в замке. Я замер, глядя в ту сторону. Со скрипом дверь отворилась — из темноты показался Вова Шабашкин, похожий на зомби: неопрятный, помятый и сонный. С его появлением по моему носу будто кулаком ударил резкий запах спиртного. «Начались в деревне танцы», — подумал я, преградив габаритному защитнику путь. Тот, видимо, грозного помощника тренера не признал, ибо улыбнулся и фамильярно похлопал меня по плечу.
— Здорова, братан, — выдал Шабашкин. Язык у него заплетался.
— Доброй ночи, Вова. Скажи мне, что происходит?
— Понимаешь, — покачиваясь на месте, секретничал он, — мы вечерком немного выпили, ну… расслабиться решили чутка… в общем, — Вова отодвинул меня к стеночке, чтобы проследовать в уборную, но внезапно остановился, оперся рукой об угол и повернулся в мою сторону. — Только тихо. Петьке не говори, лады? — попросил он и неуверенно зашаркал дальше, пытаясь развязать шнурки на шортах.
Я опешил от Вовкиного вида (от амбре особенно). Шабашкин тем временем тщетно толкал и бортовал всем своим телом дверь в туалет, будто она была хоккеистом другой команды. Притом та открывалась наружу, а не вовнутрь. Потянуть ручку на себя Вован не догадался — допился парень, что называется. Я наблюдал за ним из холла с открытым ртом. Неужели у меня на руках целых четыре звена таких кадров? Когда до Вовы наконец дошло, что попасть в комнату раздумий ему не суждено, он прислонился к раковине, оттопырил резинку шорт и оголил свое междуножное хозяйство, чтобы помочиться прямиком в умывальник. Невольно я отвернулся от такого срама.
Шабашкин от долгожданного облегчения аж голову запрокинул. Я же пытался сообразить, что предпринять: первой мыслью было побежать и разбудить Степанчука, однако данный вариант так себе, ибо крайним сделают меня — мол, не углядел, распустил (дилетант, короче). Дальнейшие рассуждения прервались звуком столкновения мешка с мясом и костями об коричневый кафель. Я обернулся. Черноволосый Вовка валялся на полу. Я кинулся к хоккеюге, натянул на него трусы с шортами, а также проверил, дышит ли он.
— Что ж вы натворили, придурки? — приговаривал я, когда волоком тащил Шабашкина по коридору. Сланцы, зацепившись за дверной порог, слетели, посему оголенные Вовкины пятки подняли на дыбы коврик в номере. Неимоверным усилием всех мышц тела я водрузил тяжелую часть Вовы на койку, напоследок кинув туда же его немытые ноги. Усевшись на край кровати, я легонечко пошлепал его по щекам. Тот вроде сморщился и что-то промычал — значит, жив и здоров, только ужрался в хлам. Надо бы пойти и воду в раковине открыть хоть на полминутки.
Пока возился с Шабашкиным, приметил в номере еще несколько деталей: странный беспорядок, объедки на всех более-менее ровных поверхностях, пустые бутылки от сока и газировки, а также отсутствие на соседней постели Чибрикова.
— Вова, куча ты навозная, где Богдан? — я еще сильнее хлопнул Шабашкина по щеке. Ответа, впрочем, не прозвучало. — Дело пахнет керосином, — пройдя мимо остальных спящих, которых не смущает ни шорох, ни свет из коридора, я отворил дверцы шифоньера, в котором насчитал только три куртки вместо четырех. — Твою ж мать, сбежал, — чертыхнулся я. Хотя еще мельтешил вариант, что Богдан уснул где-нибудь в другом номере. У кого там было общее сборище?
Я направился к номеру Митяева и Ко. С каждым шагом в моей голове плодились версии — одна абсурднее другой, отчего волосы вставали дыбом, а глаза вываливались из орбит, сердце стучало, ушиб под повязкой принялся ныть. Если все произошло именно так, как я предполагал, то это грандиознейшее фиаско Петра Елизарова в истории — миссия, ради которой меня сюда взяли, с треском провалена.
Я встал столбом у заветной двери, слегка приоткрытой:
— Даже не закрыли, — будет полнейший атас, если внутри ни души.
Я осторожно просунул голову внутрь — все четыре кровати заняты крупными фигурами, укрытыми одеялами с головой и странно поджавшими ноги. Я выдохнул, однако пьяный Шабашкин все равно не давал покоя — не мог же он нажраться в одиночку? Чую, утром грядет серьезный разговор и виновные получат по шапке. Как же спать после такого? Или это только цветочки?
Здесь явно что-то не так. Если и пресекать источник разложения и неповиновения, то на корню. Я смачно ударил по двери — ни одной складки на одеялах не дрогнуло. В следующие секунды я легкими движениями руки смахнул одеяла со всех кроватей. Прятавшиеся под ними сумки и баулы предстали передо мной во всей красе. Волна эмоций захлестнула меня так, что я стал ругаться матом, сбрасывая вещи на пол, срывая простыни с матрасов, раздавая пенки тумбочкам и избивая подушки.
Провал.
Их нет. Они сбежали. Ярости моей просто не было предела.
Усевшись на пол в компании одежды, баулов, клюшек и постельного белья, я попытался обрести духовное равновесие, однако злость и волнение не позволили. Я намеревался изжить со свету беглецов, наказать их по всей строгости. Видимо, прав Степанчук: в последнее время я размяк, пустил ситуацию на самотек. Самое время возвращаться к истокам. Самое время сорваться, как никогда не срывался: без суда и следствия. Ибо такого акта непослушания я еще не видел.
Решил приберечь силы для встречи с дезертирами, которые явно решили продолжить банкет в городе. Ох, они поплатятся, даже если мне придется торчать в номере до самого утра.
В темноте я разыскал табурет и уселся на него в центре комнаты, взглядом просверливая дверь. Номер напоминал гнездовье бакланов — я не желал быть единственным бакланом в этих стенах, которого можно так легко и безнаказанно водить за нос.
От учащенного дыхания и выплеска эмоций на всем, что попадалось под руку, хотелось промочить горло. Я приметил бутылку на полу — холодный чай, судя по этикетке. Открутив крышку, я принялся жадно вливать в себя содержимое, которое внезапно обожгло мне рот и глотку так, как может проделать только крепкий алкоголь. Вместо чая в бутылке виски!
«Вот, значит, какой чаек вы лакали! Надеюсь, ребята, вы застраховали свои жизни, — злился я, сидя в темноте. На полу лежал ремень — видимо, от штанов Митяева. — Что же теперь будет? Спортсмены. Да еще и поддатые. В чужом городе. Они же натворят дел — таких, что не отмоются и будут жалеть. До первого мента. Или еще кого похуже», — переживал я.
Время шло. Вокруг ни шороха, ни стука. До тех пор, пока в холле не послышались шаги шестерых
