дворе, регулярно нюхала табак). Хотя последующие несколько дней монархи не вели серьезных дискуссий по поводу проводимых политических курсов, Екатерина сообщила Густаву о своем намерении присоединить Крым, а также о том, что последствием этого шага может стать война с турками. Короля заранее предупредили, что нежелательно расстраивать Екатерину упоминанием о смерти Григория Орлова и генерала Бауэра. Он исполнил просьбу, упомянув их только после того, как Екатерина сделала это сама.
В своих письмах Павлу и Марии Федоровне Екатерина рассказывала, что во Фридриксхамне держится ужасная погода, она чувствует себя подавленной шумом ветра и невозможностью открыть окна. Она не испытывала радости в этой «самой несчастной стране»{868} и рвалась снова оказаться в Царском Селе. «В будущем, — писала она, — я пошлю сюда на несколько дней того, кто плохо отзовется об окрестностях Петербурга»{869}. К счастью, путешествие длилось всего неделю.
Российская аннексия Крыма была завершена в июле. Потемкин лично принял клятву верности десятого числа того же месяца. Однако новости этой, как обычно, потребовалось много времени, чтобы дойти, и 15-го Екатерина раздраженно написала ему:
«Можешь себе представить, как я беспокоюсь, не получая от тебя ни слова более пяти недель. Кроме того, тут распространяются ложные слухи, и мне нечем опровергнуть их. Я ожидала, что Крым будет занят самое позднее к середине мая, а вот прошла уже половина июля, и я знаю о деле не больше, чем Папа в Риме. Это неизбежно приводит к разговорам, которые мне вовсе не по вкусу. Прошу тебя: любым способом информируй меня почаще, чтобы у меня были свежие новости о развитии событий. Поскольку рассудок мой работает непрерывно, в голову успевают прийти тысячи разных мыслей, в том числе множество пугающих предположений»{870}.
19 июля Екатерина наконец получила известия, которых ждала. Но ее радость была омрачена падением Александра Ланского с лошади — английской чистокровной, которая однажды уже сбрасывала его. При этом фаворит серьезно пострадал. Через несколько недель Екатерина сообщила о происшествии Гримму — рассказывая о страстном интересе Ланского к «античным камням», то есть резным геммам и камеям:
«Когда генерал Ланской услышал, что вы упустили коллекцию античных камней, он едва не лишился чувств и чуть не задохнулся — потому что произошло это через несколько дней после ужасного падения с лошади, которое на несколько дней уложило его в постель, но от которого он полностью оправился. Хотя грудь еще в синяках и кровохарканье продолжается, благодаря своему прекрасному здоровью генерал, похоже, уже не страдает»{871}.
Во время выздоровления Ланского, 29 июля, Екатерина стала бабушкой в третий раз. На этот раз ребенок оказался девочкой (назвали ее Александрой) — что разочаровало Александра в его надеждах на еще одного товарища для игр и оставило Екатерину более чем равнодушной, как она призналась Гримму:
«Мой пчелиный рой за последние несколько дней вырос на молодую даму, которую в честь монсеньора, ее старшего брата, назвали Александрин. Сказать по правде, я предпочитаю девочкам мальчиков. Мои здоровы, бегают и прыгают — ловкие, подвижные, решительные, — гребут в скифах и прекрасно управляют ими в каналах, где фут воды, и Бог знает, что еще они делают: читают, пишут, рисуют, танцуют, и все по собственной воле. Я недавно брала их с собой в Петергоф, где мы остановились в Монплезире, и там наблюдала, как они шныряют всюду, куда могут добраться; они входили и выходили через окна так же часто, как через двери»{872}.
Екатерина выказала еще меньший энтузиазм по поводу новой внучки в письме от двадцать седьмого сентября: «Малышка Александра Павловна — ужасно уродливое существо, особенно по сравнению с ее братьями»{873}. В тот же день она сообщила, что пятилетний Александр миновал фазу иррациональных страхов и антипатий — включая отвращение к знаменитому кастрату Луиджи Марцези, которого мальчик считал «неприятным, а его гримасы ужасными»{874}. Поскольку Марцези был знаменит своим характером не меньше, чем своим голосом, нелюбовь Александра могла быть не такой уж иррациональной, как предполагала его бабушка. Но в любом случае ребенок решил преодолеть свои страхи сам, исследовав вблизи предметы, которые его пугали. Это решило проблему — хотя осталось невыясненным, насколько внимательно он изучил кастрата.
12 октября 1783 года случилась еще одна смерть, причинившая императрице страдания — умер фельдмаршал князь Голицын, прежний генерал-губернатор Санкт-Петербурга, который много лет тесно сотрудничал с Екатериной. Через четыре дня она написала Потемкину: «Для меня этот год черный: на этой неделе умер фельдмаршал князь Александр Михайлович Голицын. Мне кажется, что как только человек попадает в руки Роджерсона — он сразу же умирает»{875}. В июне 1783 года Екатерина также перенесла потерю своего любимого композитора Джованни Паизиелло — на этот раз не из-за смерти, а из-за отставки, так как ему трудно стало работать с новым начальством департамента, отвечающего за придворные спектакли.
Практическим следствием смерти Григория Орлова стало решение Екатерины подарить его поместье Гатчина — включающее деревню Гатчина, дворец со всей мебелью, убранством и подсобными строениями, и еще двадцать деревень, расположенных на расстоянии двадцати шести миль к югу от Санкт-Петербурга вдоль основной дороги, ведущей на Москву — своему сыну. Это помогло избавиться от его соседства с ее собственными владениями на долгое время, так как за последующие годы великий князь фактически создал в Гатчине собственное маленькое государство, где господствовали военные учения, проводимые его личным полком (который он собрал в основном из отслуживших в регулярной армии), одетым в форму прусского образца.
Хотя в Гатчине Павел в основном погрузился в собственный мир, обида из-за отторгнутости теперь уже стала доминировать в его чувствах к матери. Записка, которую он отослал в начале 1784 года своему другу барону Сакену, российскому послу в Дании, была полна горечи:
«Я бесконечно благодарен вам, мой дорогой друг, за ваши поздравления с Новым годом, и тоже желаю вам всего доброго. Иначе я свои пожелания выразить не могу — из
