Он усмехнулся, наполнился холодной злостью. – Пуришкевича на этого “горохового” нет!»
Черный ход был пуст. Юсупов, сдерживая в себе дыхание, поднялся на третий этаж, к ободранной двери квартиры номер двадцать, постучал костяшками пальцев, и по тому, как скоро отозвались за дверью на его стук – он почти сразу услышал торопливые шаркающие шаги Распутина, – понял: его ждали.
Распутин открыл дверь, возник на пороге, наряженный в лучшую свою рубаху цвета «крем», подпоясанный витым, с золотой нитью шнуром, с влажными обрадованными глазами.
«Мразь сладколюбивая! – произнес про себя Юсупов. На лице его ничего не отразилось, ничего не дрогнуло, к губам прочно припечаталась доброжелательная улыбка, взгляд был ясным. – Баб ему мало! Ирину ему подавай… Ладно, будет тебе Ирина!»
Он подивился внутреннему спокойствию, тому, что в нем ничто не дрожит, не переворачивается, как то было совсем недавно, еще десять минут назад, – все внутри было собранно, холодно, будто ничего живого там не осталось.
– Чего так задержался? – полюбопытствовал «старец».
– Гости в дом неожиданно закатились, – виновато пояснил Юсупов, – до сих пор сидят.
– Тогда что, свидание отменяется? – По лицу Распутина пробежала нерешительная тень.
– Нет, ничего не отменяется. Ирина мне не простит, если я вас не привезу, Григорий Ефимович. Она очень хочет с вами познакомиться.
– А не поздно?
– Поздно, конечно. Но раньше было нельзя. Ирина очень не хочет, чтобы кто-нибудь увидел вас во дворце.
– Стесняется, что ль?
– Нет, не стесняется. Но… – Юсупов сделал выразительную мину. – К чему людям знать то, что они не должны знать.
– А сейчас нас не увидят?
– Уже не увидят. Гости из нижней столовой при мне собирались подняться наверх. Сейчас уже поднялись. А мы будем заседать в нижней столовой. Да и войдем мы во дворец не с парадного входа, а с черного.
– Ладно, едем. – Распутин решительно повернулся к Юсупову спиной и вытянул руки: – Подай мне шубу!
Юсупов сходил в прихожую, с вешалки снял дорогую шубу, сшитую из песцов (подарок зубных врачей), помог Распутину одеться.
Вид у «старца» сзади был жалкий – старик и старик. Сгорбленная усталая спина, большие, круто выступающие лопатки, тощая, с темными порами, шея, жидкие косицы волос, прилипшие сзади к потной коже, воротник роскошной сорочки тоже был темным – это также от пота: в своей не самой теплой квартире «старец» отчаянно потел. Одной рукой Распутин попал в шубу сразу – точно угодил в широкое нутро рукава, другой все время промахивался, делая пустые беспомощные движения, – кряхтел, бормотал что-то глухо про себя, и у Феликса Юсупова невольно сжалось сердце – ему неожиданно сделалось жаль «старца».
Еще минуту назад он ненавидел Распутина, внутри все холодело от гадливого чувства, а тут словно бы все перевернулось, встало с ног на голову, Юсупову захотелось сдернуть с Распутина шубу, послать куда подальше задуманное, «старца» загнать в комнату, уложить в постель, укутать его одеялом и вместо сказочки перед сном поведать все, что происходит, признаться в заговоре, – и так велико было это желание, что Юсупов едва одолел его.
Наконец «старец» попал второй рукой в шубу, натянул на ноги резиновые галоши-боты.
– Я готов, милый, – сказал он Юсупову, – ты иди первым, я за тобой.
Феликс Юсупов спокойно – секущая жалость хоть и не исчезла из него, но он уже одолел собственную квелость, внутри снова возникли холод и спокойствие – перешагнул через порог черного хода, осторожно двинулся по ступеням вниз. Распутин пошел следом. Пошел к своей смерти…
Оставшиеся во дворце Юсупова заговорщики тоже нервничали – великий князь расхаживал по гостиной, ловил всякий, даже самый мелкий звук, доносящийся с улицы, и молча ломал себе пальцы, издававшие какой-то странный хруст, Пуришкевич достал из кармана «соваж», разъял ствол, глянул в него, потом загнал в дуло патрон и прицелился в хрустальную люстру. Делал он это так серьезно и старательно, что великий князь не выдержал:
– Аккуратнее, пожалуйста, Владимир Митрофанович. Патрон-то в стволе.
Сухотин насиловал патефон – то ставил на него пластинку, то снимал, дергал рукояткой завода, приподнимал мембрану и пальцем пробовал иголку – остра ли? Потом брал подрагивающей рукой бархотку – тонкий кусок замши – и протирал ею трубу граммофона.
Время тянулось мучительно медленно, оно изматывало собравшихся.
Наконец внизу раздался стрекот автомобильного мотора, великий князь метнулся к окну, прижался к портьере:
– Это они!
Собравшиеся замерли – не дай бог, сейчас кашлянуть, вздохнуть излишне громко, скрипнуть паркетиной – Распутина может насторожить буквально все. Сухотин, одолев собственное онемение, встрепенулся и, прижав палец к губам, переместился к граммофону, поставил пластинку на диск.
Заиграл бравурный, лихо исполненный американский марш. Долгие годы потом он будет вызывать у участников покушения тошноту – никто из них никогда уже не сумеет его слушать спокойно.
Через минуту совсем рядом послышался глухой, сдобренный кашлем голос Распутина:
– Куда дальше идти, милый?
Собравшиеся в гостиной люди дружно, все как один, вытянули головы от внезапного внутреннего холода: а что, если вместо подвала Распутин направится сюда и увидит в помещении великого князя с Пуришкевичем? Великий князь замер в выразительной, будто у породистой охотничьей собаки, стойке, побледнел. Вытащил из кармана платок, стер пот со лба.
Было слышно, как Феликс Юсупов заторопился:
– Вниз, вниз, пожалуйста…
– Кажется, все в порядке, – беззвучно прошептал великий князь, засунул платок в карман.
Стали ждать. Время потянулось еще медленнее, еще мучительнее, чем раньше. Было слышно, как внизу разговаривают Феликс Юсупов со «старцем», голоса их – глухие, монотонные, без выражения – с трудом проникают сквозь оболочку стен. Вот раздался смех и стих, потом послышался короткий вскрик. Пуришкевич приподнял брови и вопросительно посмотрел на великого князя: «Все?»
Тот отрицательно покачал головой:
– Нет.
Снизу снова донеслось далекое глухое гурканье, будто два глухаря засели в сугробе и, перебивая друг дружку, не слыша, что говорит сосед, делились последними новостями. Пуришкевич вздохнул и огорченно покачал головой.
Через двадцать минут Феликс Юсупов, бледный, с впалыми потными щеками, поднялся наверх, схватился обеими руками за виски, ожесточенно помассировал их. Дыхание у него было тяжелым, словно после бега.
– Вы представить себе не можете, – проговорил он срывающимся шепотом, – эта скотина ничего не ест и не пьет, требует… графиню. – Юсупов, словно посеченный внутренней слабостью, сморщился болезненно, снова помассировал виски – Распутин умел, не прикасаясь, оказывать физическое воздействие. Юсупов был измочален, будто побывал на борцовском ковре. – Того гляди поднимется и уйдет. Что делать, господа?
– Возвращаться назад, Феликс, – шепотом произнес великий князь, – и ни на секунду не оставляйте его одного. Интригуйте, угощайте, развлекайте, говорите, что графиня через несколько минут появится и лучше всего ее встретить в веселом настроении, а для поднятия духа надо выпить по бокалу вина и закусить пирожными… Главное, чтобы он выпил вина, а там все уже пойдет так, как надо.
– По-моему, он что-то чувствует. – Юсупов глубоко вздохнул, помял еще раз виски пальцами, повернулся и снова пошел
