В семь часов я осторожно высвобождаюсь из Верениных объятий и иду на кухню. Проходит некоторое время, пока я осваиваюсь здесь, а потом принимаюсь готовить завтрак. Когда закипает вода, я слышу звук, напоминающий рыдание.
Я оборачиваюсь.
В дверях стоит Верена. Покрасневшие после сна глаза. Она голая и, держась за дверной косяк, лепечет:
— Пошли в мою спальню.
Вода для кофе вскипела, чайник лопнул. Мы все это слышали, но проигнорировали.
Позавтракали мы только в девять часов. Мы были очень голодны.
5
Отсюда и вправду видна Корсика — черная полоска земли на горизонте. Веренина моторная лодка очень удобна. Мы уплыли далеко в море — так далеко, что нашей бухты и не видать. Мы взяли с собой вино и холодную курицу. Все бутылки с вином висят за бортом в воде. Палит солнце, но постоянно дует ветер. Вода совершенно прозрачная, и сквозь нее видна морская глубь с рыбами и громадными медузами, переливающимися удивительными красками: золотой, красной, зеленой, голубой, желтой, серебряной.
Мы так далеко от всех людей, что снимаем наши купальные костюмы и прыгаем в море голышом. Мы плаваем вокруг лодки, обнимаемся, идем при этом ко дну. Верена прилично наматывается воды, и я тоже. Мы снова забираемся в лодку, обхватываем друг друга. Уходим друг в друга. Лодка тихонько покачивается.
Мы достаем из воды бутылку. Мы сидим голые в нашей маленькой лодке, едим руками курицу и пьем вино из горлышка. И никто нас не увидит.
Лодка дрейфует. Мы лежим рядышком на надувном матрасе и курим вдвоем одну сигарету.
— Ты думаешь, что будешь любить меня всегда?
— Всегда, Верена.
— Я сняла тебе комнату в Касацции, милый. Крохотное местечко, чуть южнее Портоферрарио. Я хочу, чтобы ты жил в двух шагах от моря и я в любое время могла заехать за тобой на лодке. Комната совсем недорогая. Я… я надеялась, что смогу здесь дать тебе побольше денег, но мой муж какой-то странный в последнее время. Он заставляет меня отчитываться даже за хозяйственные расходы. У меня есть деньги, но немного.
— У меня самого достаточно.
— Я думаю, что в Касацции тебе понравится. Так будет безопаснее. В Портоферрарио он часто бывает и мог бы тебя там увидеть. Это было бы слишком рискованно.
— Да, Верена. Ты права. А если ты когда-нибудь не сможешь вырваться, то я займусь писанием нашей истории. Я захватил с собой побольше бумаги и целую коробку карандашей.
Она целует меня.
— Откупорь еще одну бутылку, Оливер.
— Но этак мы с тобой напьемся.
— Ну и что? У нас еще целый день впереди. Мы останемся в лодке до вечера.
— Блеск!
— Так что, откупоривай бутылку.
Мы пьем, и я чувствую, как снова пьянею. Я и вправду, видать, здорово захмелел. Иначе бы я не сказал:
— Если ты меня когда-нибудь бросишь, я умру.
— Чушь.
— Нет, я вправду.
— Дай-ка мне бутылку. Спасибо. И не говори таких вещей.
— Ты меня когда-нибудь бросишь?
— Никогда.
— Нет, бросишь.
— Оливер!
— Не сердись. Это я оттого, что страшно боюсь этого.
— Разве могут корни покинуть дерево?
Тихо покачивается лодка. Тихо-тихо. Корабль-рудовоз вдали. Инверсионный след самолета в небе. Вино. Солнце.
6
Мы проплыли вдоль северного побережья острова, по бухте Процкио и мимо Баньо, где живет миссис Дюрхэм. Когда мы стали приближаться к берегу, мы оделись. Мы видели темно-зеленые леса и суперсовременные виллы среди цветущих садов на отвесных склонах гор. А сейчас мы сидим на одной из террас маленького бара. Бар расположен в Марчана Марина, рядом с единственным, кажется, здесь шоссе.
Мы пьем кьянти и наблюдаем за рыбаками, которые готовят свои лодки к ночному лову в море. Они чистят стекла фонарей, укладывают сети, они смеются и дурачатся друг с другом. Они бедны, но веселы. В Германии столько богатых людей. Но вот только когда они смеются? И можно ли их назвать веселыми?
Солнце садится.
На тротуаре перед баром стоит огромный американский музыкальный автомат. У музыкального автомата околачиваются пять девочек и мальчик. Одна из девочек уже умеет читать, но ни у кого из них нет денег. Насколько я понимаю, та, что уже знает грамоту, читает вслух для всех названия шлягеров, которые можно было бы послушать, будь у них деньги.
Но я-то не настолько беден!
С помощью хозяина и обрывков латинского, английского, итальянского и немецкого мне удается уяснить, что для того, чтобы послушать три песни, нужно бросить в автомат монету в сто лир. Я даю девочке, уже умеющей читать, сто лир. Реакция на это несколько неожиданная, но вполне логичная. Разгорается невиданный сыр-бор! Какие песни выбрать? Поднимается несусветный шум…
Но вот через улицу переходит Верена. Следует драматическое объяснение по-итальянски. Верена дает всем детям по сто лир. Теперь каждый может послушать свою любимую песню.
A мы со своими бокалами возвращаемся к маленькому столику на террасе у самой воды. В тот момент, когда мы усаживаемся, раздается первая песня, да так громко, что ее приходится слушать всему поселку — так громко, что с ума можно сойти: «Sull'eco del concerto…»[177]
— Наш концерт, — говорит Верена.
Мы слушаем молча. Мы сидим и смотрим друг на друга, пока не смолкает песня. Рыбацкие лодки выходят в море. Они подняли паруса, и паруса окрашиваются багровым цветом в лучах заходящего багрово-красного солнца. В моей жизни еще никогда не было такого дня.
— В моей жизни еще никогда не было такого дня, — вдруг произносит Верена.
Молчание. Веренины глаза смотрят вдаль.
— О чем ты думаешь? — спрашиваю я.
— Я подумала, что, если бы мне пришлось умереть прямо сейчас, в сию минуту, я умерла бы такой счастливой, как еще ни одна женщина до меня.
Багровым, кроваво-красным окрашены паруса лодок, безмолвно скользящих в море.
7
Возможно, что все это от того лишь, что у меня совесть не спокойна, но, начиная с самого моего прибытия на Эльбу, меня преследует ощущение, что за Вереной и мной кто-то постоянно наблюдает, следует за нами по пятам. Нет, ни разу у меня не было основания сказать: «Ага, вот он! Эй, вы! Чего вам надо? Проваливайте, а то получите по зубам!» В том-то и дело, что все не так.
