вам, друзья. Жалею, что нет здесь Лопатина. Я люблю его, его чрезвычайно ценил Мавр. В таких натурах, как Лопатин, как вы, — будущее вашей страны. Часто, бывало, мы с ним сидели вот здесь и мечтали.
— В одной из своих работ, Фридрих Карлович, вы характеризуете Россию как правомерную преемственницу нового социального переустройства, — сказал Плеханов. — Позвольте спросить: почему? Ведь Россия — самая отсталая в этом экономическом, да и в культурном отношении страна. Есть Франция, Англия с выработанными уже революционными традициями, завоеваниями.
— Для победы революции важны не половинчатые успехи, а решимость пролетариата добиться полной победы, — не задумываясь, будто у него был заготовлен ответ на подобный вопрос, сказал Энгельс. — Вы имеете основание, дорогой друг: Россия сегодня — самая отсталая страна. Это значит, что уровень эксплуатации, гнета в ней значительно сильнее, чем в других странах. Вот в этом и преимущества. Потенциальные силы вашего народа огромны. В его сознании уже давно созрела необходимость замены существующего строя. До сих пор он пробовал делать это стихийно, локально, часто анархистски, ныне же, с приходом в его среду плеяды мудрых и мужественных пропагандистов, с появлением революционного учения Маркса, он поднимается на новую ступень своего духовного развития. Таким образом, вполне возможно, что именно пролетариат России, учитывая опыт и половинчатость прошлых революций, пустит под откос ржавую и надоевшую всем машину самодержавия, перестроит общество по-новому.
— Как скоро это, по вашему мнению, могло бы произойти? — спросил Аксельрод.
— Молодежь всегда нетерпелива, — уклонился от прямого ответа Энгельс. — Поживем — увидим.
В окно влетел ветер, качнул занавески, в саду тяжко вздохнули деревья. Шорлеммер поторопился закрыть форточки.
— Похоже, будет дождь, — сказал он.
— Не пора ли нам? — спросил Плеханов, взглянув на Степняка.
— Никуда сейчас вы не пойдете, — возразил хозяин. — Просто так я вас не отпущу.
— Но уже действительно поздно, Фред, — вмешалась Ленхен. — Встретитесь завтра. Вы же не уезжаете, господа? — обратилась к гостям.
— Конечно, нет, — сказал Аксельрод. — Если вы так любезны, мы рады бывать у вас каждый день.
— Каждый день и приходите, — сказал Энгельс. — Таких гостей, дорогая Ленхен, я готов принимать каждый день.
В саду немного утихло. А через минуту в стекла ударили крупные капли, зашумели ветви, затрепетали листья, по стеклам потекли струйки дождя.
— Ну вот, — победоносно посмотрел на всех Энгельс и улыбнулся, — я же говорил — никуда вы не пойдете. Даже Ленхен бессильна унять стихию. Прошу в кабинет, там для вас есть кое-что интересное.
— Только не долго, — шепнула Сергею Ленхен. — Фред переутомился, потом не заснет.
Сергей Михайлович заговорщически подмигнул ей.
По широким каменным ступеням поднимались на второй этаж. Энгельс опирался на руку Степняка. Идти ему было тяжело, прерывалось дыхание.
— Видите, Сергей... что делают с человеком годы, — говорил глухим, сдавленным голосом. — На ваших глазах... я стал...
— Видимо, болезнь, не годы, — сказал в ответ Степняк. — А болезнь, Генерал, все равно что вражеское войско, можно остановить, разбить.
— Говорите, говорите... Хорошо вам, молодым...
Тем временем ступени были преодолены. Эвелинг уже стоял, придерживая открытую дверь.
— Зажги свет, Эдуард, — попросил Энгельс.
Вспыхнул яркий свет, все слегка сощурились, а Фридрих Карлович прикрыл глаза рукой.
— Включите лампу, — посоветовал Шорлеммер, и Эдуард быстро погасил люстру. Матовый абажур смягчил свет.
Энгельс прошел к столу.
— Хочу показать вам, — жестом пригласил подойти Плеханова и Аксельрода, — что третий том «Капитала» — это не выдумка, не разговоры, как кое-кто считает, а зримая реальность. — Он взял лупу, прошелся ею по заваленному бумагами столу. — Вот, прошу, можете убедиться.
— Никто из нас и не сомневается, — сказал Плеханов.
— Есть такие, кому выгодно распускать разные сплетни по этому поводу, — сказал Энгельс. — Работа каторжная, множество вариантов, но я закончу ее во что бы то ни стало. Даже на конгресс из-за этого не поехал.
На столе, на журнальном столике, на подоконниках лежали мелко исписанные листы, книги с множеством бумажных закладок, Энгельс легко находил нужное, кое-что зачитывал, сопоставлял... Он все более увлекался разговором, возбуждался, Шорлеммер пытался остановить его, но он не сдавался.
— Ну, хватит, хватит, — раздался наконец властный голос Ленхен, которая поднялась к ним и вошла в кабинет. — На сегодня хватит, Фред.
Энгельс извинился, умолк, но видно было, что он еще пребывал в атмосфере своих им же разбуженных мыслей.
— Как там дождь? — спросил, видимо, для того, чтобы отвлечься от предыдущего разговора, хотя уже всем было слышно, что дождь прекратился или, во всяком случае, уменьшился. Он проводил гостей, что делал редко, в особенных случаях, подосадовал, что они без зонтиков, на прощанье просил приходить почаще.
XXI
«Я с головой ушел в ваш роман и, как все ваши книги, нахожу его столь волнующим, что часто вынужден откладывать его в сторону. Я думаю, он очень поможет делу.
Остаюсь преданный вам Роб. Спенс Уотсон».
Роман... Сколько забрал он энергии, нервов! Сколько передумано, пережито!.. И как жаль, что не пришлось писать его по-русски. Ведь он весь устремлен туда, на восток. Там живут, борются и умирают его герои...
«Мой дорогой Степняк!
Позвольте мне написать вам несколько слов благодарности за удовольствие, которое я получил от чтения вашего романа...»
Кто же это? А-а, Пирсон. Карл Пирсон, философ и математик.
«...Посторонний критик, может быть, задал бы праздный вопрос, всегда ли оправдана была столь огромная растрата прекрасной жизни. Но невозможно сомневаться в том, что так убедительно показанные вами чувства абсолютной веры друг в друга и полнейшего самоотречения у заговорщиков представляют великую победу человеческого духа и поднимают мужчин и женщин в их взаимоотношениях на бо́льшие высоты, чем люди где-либо достигали во все времена».
Спасибо, дорогой Карл. Именно этого и хотелось достигнуть. Важно раскрыть духовный мир человека, показать истоки, ключи его героизма, высокого морального взлета... Да-да, не посвященный в наши с вами дела критик непременно засомневается в целесообразности такой огромной платы, какую кладут на алтарь революции герои.
«...Вполне естественно, что сравниваешь «Карьеру
