вместе с ним как бы окончательно настал наконец и новый год. Встал на предназначенные ему рельсы месяцев и пошел, потянул по ним, постукивая на стыках чисел, — туда уже, в сторону весны, к солнцу и теплу, к просевшим черным сугробам, к высачивающимся из-под них нежно лепечущим ручьям… Но пока, впрочем, все стояли и даже днем не случались слабее двадцати пяти морозы, солнце глядело сквозь льдистую сизую хмарь, и организм как-то уже притерпелся к этим нескончаемым холодам, обвыкся существовать в них как в нормальных совершенно условиях, словно никаких иных больше и не ждал. Рефлектор в будке довольно спокойно перебарывал и двадцать пять, и тридцать, и, одевшись как следует, удавалось простоять все три с половиной часа без всякого даже особого топтания.
Для Вильникова пришло «Здоровье», для Бугайкова — «Америка».
Вильников, принимая журнал, донельзя довольный, похохатывая, сказал, что Евлампьев не имеет никакого морального права, несмотря ни на что, уходить из киоска до будущей подписной кампании, так как на нынешний год здоровье его, Вильникова, полностью в его, Евлампьева, руках. Бугайков, видимо, уже наученный опытом, пытался дать за журнал вместо положенных пятидесяти копеек три рубля и, когда Евлампьев принялся отсчитывать сдачу, все останавливал его, приговаривая, что ему в радость получить именно за три рубля, а не за полтинник.
Пришел первый номер «Иностранной литературы» для Лихорабова. Евлампьев помнил, что Слуцкер говорил о Лихорабове — уезжает прямо после праздников на монтаж, однако на всякий случай попридержал журнал на несколько дней, Лихорабов не объявлялся, и он продал его. И только продал, через пятнадцать буквально минут в окошечке возникло предвкушающее улыбающееся лицо Лихорабова: «Здравствуйте, Емельян Аристархыч! Что, есть для меня? К подписчикам уже пришел». Оказалось, что его присутствие на монтаже не требовалось еще месяц, он съездил — и вернулся, вчера вечером лишь, и утром вот нынче побежал за журналом… Евлампьеву было жаль, что так получилось с Лихорабовым. Лихорабов нравился ему: неплохой парень. Немного легковесен — есть это в нем, но прост и естествен, без всякой такой внутренней надутости, и порядочен, кажется, что главное…
Маша по-прежнему находнлась там, с Виссарионом и Ксюшей, только и разговаривали с нею по телефону. Но раз она приехала — подошла пора пойти на примерку пальто. Закройщица жила, оказывается, совсем рядом, на соседней улице, пересечь двор — и все, возле ее подъезда.
— Ой, ты смотри-ка,— как всегда таким вещам, совершенно по-детски обрадовалась Маша,— ну надо же: в шаге буквально!
Евлампьев похмыкал про себя: чему тут радоваться, ну в шаге, ну и что?..
Завитая «барашком» закройщица приняла их в долгом, до пят, пламенно-оранжевом шелковом халате, на котором терялся оранжевый ремешок сантиметра. переброшенный через шею. «Заграничный халат, — шепнула ему Маша с эдаким швейным женским воодушевлением, улучив минуту, — у нас и материала такого не делают, бешеные деньги стоит». Квартира у закройщицы была трехкомнатная и богатая: стены в коридоре обклеены тиснеными моющимися обоями, о которых Евлампьев с Машей только слышали, а в комнате, в которую она их ввела, обшиты снизу, чуть выше роста деревом, и мебель — в тон этому дереву столовый гарнитур со стульями таких изогнутых форм, что казалось, попал куда-нибудь в начало прошлого века.
— Кооператив? —с тем же воодушевлением однокорытницы спросила Маша.
— Кооператив, — отозвалась закройщица. Она не была ни приветлива, ни груба, как тогда в ателье, а деловито так, холодно отстраненна. Держала дистанцию: хотя обслуживаю я вас, а не вы меня, нуждаетесь-то вы во мне… — Вот, одевайте, — распахнула она перед Машей весь исчерченный белыми крупными стежками остов ее будущего пальто.
«Одевайте», — отметил про себя Евлампьев. Неужели же за всю ее портновскую жизнь никто не смог указать ей на дикую ее ошибку?
Маша влезла руками в зияющие круглые прорези для рукавов, закройщица подсунула под материю на положенное им место плечики, набрала в рот булавок из коробки и стала зашпиливать ими борта пальто.
Маша пыталась все увидеть себя в трельяжс, переступала ногами, вытягивала шею…
— Вот что-то, мне кажется, в груди как-то… мешковато как-то, — сказала Маша, когда закройщица допустила ее наконец до зеркала.
— Так а здесь же вытачки еше будут. Как раз и уйдет. На груди нормально все. Боком вот встаньте, посмотрите, как со спины вам.
— Леня! — позвала его Маша.Посмотри! Как тебе кажется, на спине вроде как горб какой, да?
Пальто у Маши на спине действительно вздувалось словно бы пузырем.
— Да есть, есть, — подтвердил он.
— Ой, да ну уйдет это все, уйдет, когда рукава пришьются, вот не верят! — недовольным голосом сказала закройщица. — И на груди уйдет, и на спине уйдет, все будет как надо. Повернитесь-ка вот, проверю еще, где петли делать.
Маша повернулась, закройшица, вытаскивая и всовывая булавки, постояла перед нею на корточках, почиркала мелом и распрямилась.
— Не пальто — игрушечка получится. Будете в нем ходить, еще на вас засматриваться станут, мужу ревновать придется. Еще вот рукава сейчас… ну-ка! — подставила она Маше кишку рукава, лохматившегося на концах обрезками ватина. — Деньги принесли? — спросила она, когда пальто было снято, вывернуто подкладом наружу, свернуто и положено вместе с рукавами на свободный стул.
— А может быть… что же, тех, что давали, пока недостаточно? — неуверенно проговорила Маша.
Деньги с собой, как предупредила закройщица, они взяли, но отдать их — получалось заплатить за пальто как бы уж совсем вперед, Машу это беспокоило — а ну как испортит пальто? — и так вот она сейчас пыталась отстоять свой интерес.
— А когда же, в расчет, думаете? — прекрасно поняла ее закройщица.Нет, так мне не надо. Вам потом не понравится, не возьмете, куда я с ним? В комиссионку мне его продавать тащить? Нет, или все, что потрачено, теперь же, или я бросаю шить. Так мне не надо. За работу, вот за работу — в расчет. А за материалы — теперь же, и весь разговор, иначе мне не надо.
Маша, вздохнув, достала приготовленные деньги, пересчитала еще раз и отдала закройщице.
— Что уж, вы думаете, в кои веки собралась шить, так стану потом…
— Не знаю, не зиаю, — сказала закройщица, засовывая руку с деньгами в карман халата.— В моей практике по-всякому случалось. Береженого бог бережет, — засмеялась она.
Деньги были у нее в руках, все, как хотела, и она стала благодушно-расслабленной. — Через недельку.
