такая позиция отражала чувства большинства японцев»[651].
Таким образом, как журналист Вукелич выступал в качестве своеобразного противовеса или, как иногда говорят в этой среде, «ведра холодной воды» для «Рамзая». Очевидно, что взгляд на внутреннюю и внешнюю политику Японии, формируемый у Зорге в результате общения с германскими дипломатами и даже с Одзаки и Мияги, был бы несколько однобоким, местным, недостаточно глобальным, чтобы служить основой для действительно серьезного анализа ситуации. Слегка либеральное, если так можно выразиться, агентство «Домэй» пыталось иметь в Японии свое особое мнение по любому поводу, и тесно общающийся с тамошними журналистами, к тому же говорящий по-японски Вукелич оказался неожиданно важным звеном группы, помогая резиденту формировать более взвешенную картину мира. Нельзя забывать и о том, что эту же функцию он выполнял и как корреспондент французского агентства «Гавас» (вплоть до захвата Гитлером Франции): Бранко, по выражению Зорге, давал информацию, «отражающую общую атмосферу событий», в том числе по важнейшему для группы вопросу о направлении японского удара в Индокитай – традиционную сферу жизненных интересов Японии.
Помимо «Домэй цусин» Вукелич завел интересные знакомства в третьей влиятельной газете Японии (после «Иомиури» и «Асахи», в которой служил Одзаки) – «Майнити». Как европейский, более того, французский журналист, он не только имел право, но и, поддерживая свое реноме как представителя «свободно мыслящей прессы», открыто дискутировал с японскими коллегами, прежде всего по вопросу войны в Европе. Нетрудно догадаться, что в этих свободных обменах мнениями Вукелич придерживался точки зрения, выработанной по согласованию с Зорге (тот подтвердил это на следствии) и основанной на аккуратном предостережении японской стороны от недооценки мощности Красной армии и Советского Союза в целом. Бранко внушал японским коллегам, что «худой мир лучше доброй ссоры», тоже в каком-то смысле формируя «агентов влияния» среди представителей «четвертой власти» Японии. Краткосрочные, но кровопролитные военные столкновения с СССР в конце 1930-х годов подтверждали правоту слов Вукелича, и японские журналисты, традиционно настроенные к действиям власти более скептично, чем их аудитория, высоко ценили мнение своего собрата по перу. «Бранко, – вспоминал Зорге, – говорил также о необходимости сближения между Японией и Советским Союзом, поскольку политика США в отношении Японии постепенно становилась все более жесткой. Думается также, что он, обыгрывая вероломное нарушение Германией пакта с СССР и желание быстро его проглотить, стремился показать, насколько эгоистичным и необязательным было отношение нацистов к обязанностям, предусмотренным договором. И, наконец, он постоянно указывал на существование японо-советского пакта о нейтралитете и по меньшей мере создавал атмосферу оппозиции к его отмене».
Впрочем, тот же Зорге настойчиво опровергал на следствии представление о том, что Вукелич занимался пропагандой в пользу Советского Союза, а тем более Коминтерна. По его мнению, скорее это была вынужденная контрпропаганда. Наш герой убеждал прокуроров, что «…линия поведения Вукелича… полностью совпала с позицией, которой он должен был придерживаться как сотрудник агентства “Гавас”. Одновременно в этом заключался и замысел противодействия настойчивой немецкой пропаганде, старавшейся втянуть Японию в войну с СССР. Я хорошо знал, что и в Берлине, и в посольстве в Токио такая пропагандистская деятельность ведется, так как после начала Второй мировой войны я обязан был ежедневно в германском посольстве заниматься работой, связанной с пропагандистскими материалами и с посвященными этому отчетами.
Насколько мне известно, именно такова и была деятельность Вукелича. Он не занимался пропагандистской работой в пользу Советского Союза, не говоря уже о пропаганде коммунизма»[652].
В 1939 году Бранко неожиданно стал важным источником по вопросу военного противостояния Японии и Советского Союза. «В качестве корреспондента информационного агентства “Гавас” Вукелич, с разрешения японских военных властей, смог совершить поездку на Халхин-Гол, и нечего говорить, что благодаря этому случаю он собрал информацию для нас», – вспоминал Зорге. Позже Вукелич сумел предоставить и материалы по поводу конфликта с Соединенными Штатами: «В последнее время он получал много информации от иностранных, особенно американских, журналистов, среди которой были очень интересные сведения, связанные большей частью с дипломатической политикой. Например, из представленной им информации наиболее важной была речь посла США Грю в 1941 году. В последнее время он, пожалуй, еще более сблизился с американскими журналистами»[653].
Второй ипостасью агента «Жиголо» была помощь в технических вопросах резиденту и его радисту. Организация фотолаборатории, предоставление дома для радиосеансов Клаузена и охрана его в это время, выполнение разовых поручений, в том числе по покупке и переправке деталей для радиостанции, – вся эта малозаметная, но важная работа тоже легла на плечи Бранко.
Сам Вукелич живо и самокритично описал тот рабочий дух, который создавал и поддерживал Зорге как руководитель в своей группе: «Общая атмосфера, в которой проходила наша работа, была одним из показателей, что наша организация была по сути своей коммунистической. Наши политические встречи проходили в товарищеском духе. Эти встречи не носили ни намека на формальную дисциплину. Зорге держал за правило не увлекаться теоретическими спорами по политическим вопросам. Я уверен, для того чтобы избежать проявления троцкистской ереси, Зорге никогда нам не приказывал. Он лишь объяснял, какими могут быть наши первейшие обязанности и что каждый из нас должен сделать. Он мог намекнуть одному или двоим из нас, какими средствами лучше всего можно было бы добиться выполнения задач, стоящих перед нами. Или иногда мог сказать: “Как насчет того, чтобы сделать то-то и так-то?” Мы с Клаузеном, по правде говоря, были неуклюжими, неловкими исполнителями и не всегда вели себя дисциплинированно. И тем не менее Зорге на протяжении всех девяти лет, за исключением одного-двух раз, когда он был сильно обижен, никогда не переходил на официальную манеру общения. И даже когда он был обижен, он лишь взывал к нашей политической сознательности и более всего к узам дружбы. Он никогда не апеллировал к другим мотивам. Он никогда не угрожал нам и никогда не делал ничего, что можно было бы счесть угрозой или чисто требованиями формальной дисциплины.
Это самое красноречивое доказательство того, что наша группа не носила военного характера. Вся атмосфера в ней больше всего напоминала атмосферу марксистского клуба, в который я входил в Югославии. И это во многом благодаря личному характеру Зорге. Атмосфера была товарищеской, совершенно исключающей военную дисциплину и как хорошие, так и плохие стороны военной организации»[654].
Клаузен поведал однажды историю, пересказ которой вошел практически во все книги о Зорге и которая служит хорошей иллюстрацией к характеристике Бранко как смелого, сообразительного и решительного человека, а заодно и излишне демократичного, может быть даже анархистского, духа, царившего в резидентуре: «Радиопередатчик, оставленный моим предшественником “Бернгардом” в доме Вукелича, был так неуклюж и так бросался в глаза, что мы решили, что лучше избавиться
