не вызывало почти никаких переживаний: — На праздник в небольшом селе
Пришёл весьма уставший путник.
Усевшись прямо на земле,
Он флейту взял из старой сумки.
Мелодий грустных красота
Людей всё больше собирала.
Упрёки без конца летят:
«Откуда этот попрошайка?!»
«От вас награды я не жду,
Я не затем сюда явился.
Оставьте вы меня, прошу,
И лучше вам поторопиться!
Я доиграю песнь одну —
Она давно мне всех милее.
Друзья мои сюда идут,
Хоть слушать вовсе не умеют.
Кто вспомнит, сотню лет спустя,
Легенду, что явилась былью?
В той сказке на забаву всем,
Меня живьем похоронили».
Шаги от постели до окна дались тяжело: ноги болели, особенно, бёдра и колени, но, если не сдаваться и заставлять себя ходить, будет легче — супруга Хадора Лориндола это знала. Не сдаваться! Только в борьбе можно победить.
«Мир волшебный налился тьмой,
Солнца лик позабыт совсем.
Раньше полон он был тобой,
А теперь ненавистен всем…»
— Нет же! Жизнь не кончена!
Всерьёз не приняв страшных слов,
Селяне вновь певца бранили:
«Из нас не делай дураков!
Такие часто приходили!»
Но звуки флейты с-под земли
Давно усопших поднимали.
Те, окружив толпу зевак,
Безжалостно на них напали.
А путник тот закрыв глаза,
Их криком мирно наслаждался,
Ему казался стон людей,
Всего лишь музыкой прекрасной.
Он флейту в сумку положил,
И мертвецы с ног повалились,
Вот только жители села
В дома свои не возвратились.
Мы даже сотню лет спустя,
Легенду эту вспоминали,
В которой на забаву всем,
Певца живого закопали.
«Возьми свой инструмент с собой!» —
Над музыкантом пошутили.
И, бросив флейту вслед за ним,
Землёй засыпать поспешили.
Улыбка просияла на старом лице, но память возродила перед полуслепыми глазами образы весёлых застолий, показала живыми и здоровыми тех, кого уже нет. Тьма снова побеждала.
«Я пройду по тропе к ручью,
Где когда-то звучала песнь.
Мир волшебный уж не спасти,
Значит, в землю врасту я здесь».
Мысль о смерти пугала всё сильнее. Гильдис слышала о смирении, с которым нужно встречать конец, однако, не была готова просто позволить жизни закончиться. Даже давний разговор со свекровью, ранее бодривший и заставлявший улыбаться, больше не дарил уверенность.
В тот день, во время грозы, отгремевшей много лет назад, Дорвен сказала: «Помню, как ты веселилась, когда мужчины поднимали тосты, славя войну. Тогда я и поняла, что ты мне нравишься. Не каждая женщина понимает, что мужчины постоянно ищут риск и играют со смертью. Все мы однажды проиграем: кто-то достойно, кто-то нет, но мужчины… Они с рождения хотят всем доказать, что смерть для них — глупая соседская старуха, которая ненавидит всех вокруг и готова выплеснуть в расшумевшихся детей помои или что похуже. И мы, женщины, должны понимать, что наши мужья, отцы, братья, сыновья всё равно будут искать смерти, так почему не отпустить их на войну против общего врага?»
Разумеется, Гильдис не помнила сказанное дословно, однако, главное отложилось в памяти и неизменно помогало не падать духом, когда приходила очередная беда. Что же теперь?
Жена Хадора понимала: ей тяжело ещё и по причине ухудшившегося здоровья. К боли в суставах добавилась изматывающая женская хворь — выпадало лоно. Впервые это случилось во время пятых родов — ребёнок вышел вместе с материнскими органами. Знахарка-эльфийка ничуть не смутилась, сполоснула водой всё, чему место внутри, а не снаружи, и спокойно затолкала обратно. Бессмертная ничего не сказала, даже не засмеялась, но Гильдис увидела, как на очень короткий миг взгляд помощницы в родах выразил снисходительное: «Ох, уж эти люди!»
Всё. Гордость жены вождя оказалась задета настолько сильно, что Гильдис перестала обращаться за помощью к эльфам, если была возможность решить проблему без них. Получится ли сейчас? Аданет понимала: надо больше ходить. Это удавалось, пока калека-сын боролся с недугом и заставлял себя выбираться на улицу, только последнее время он начал лениться, а в одиночку ковылять вокруг дома Гильдис не хотелось. Обычно получалось вытащить на прогулку супруга, но ему пришлось раньше времени уехать в Барад Эйтель, притом ни одной серьёзной причины для такой спешки эльфы короля Голфина не назвали: орки не напали, крепость не рухнула, осадный лагерь не сгорел, стройкой занимаются гномы. Всё без изменений, так для чего забирать из семьи мужа и отца, который и так пропадает слишком подолгу, каждый раз рискуя не вернуться?
«Мир волшебный налился тьмой…»
— Нет, жизнь победит. И возмездие.
Хороший и плохой исходы борьбы будто сражались между собой в сердце старой женщины, но внезапная мысль о старшем сыне неожиданно примирила враждующие стороны, объединила их в союз. В братство. Это очень удивило аданет, однако внимание сосредоточилось на первенце, и борьба жизни и смерти отошла на дальний план. Гильдис давно считала Галдора неудачником и лишь ради спокойствия супруга говорила о нём, как о наследнике и будущем вожде.
«Нет, Галдор не сможет править народом, — привычно, без горечи думала жена Хадора. — Он слаб и слишком впечатлителен. Вождь должен иметь шкуру медведя, а не кожицу лягушонка».
Из коридора послышались голоса, быстрые шаги, смех и споры — дети Глорэдэль, обычно дружные, в отсутствии мамы превратились в маленьких и больших чудовищ: старшая дочь не желала признавать порядки бабушки и настраивала младшую сестру на бунт против сна, полезной еды и тёплой одежды в ветреную погоду. Братьев девочки от себя гнали, уверяя, будто тем не понять нормальных игр. Гильдис не вмешивалась, слушала и думала, что именно старшая внучка — дочка любимой дочки станет её преемницей. Да, сейчас это глупая гордячка, но она умеет и хочет главенствовать, и слабачкой эту аданет не назвать.
Снова вспоминив откровенный разговор со свекровью, вернувшись мыслью к Галдору, Гильдис окончательно решила для себя, что не хочет говорить о старшем сыне, как Дорвен — о Хатоле. Но, увы, если первенец всё же окажется в роли вождя Дор-Ломина, он повторит судьбу деда.
Ну уж нет.
«Горы спят, до груди в туман
Погрузившись, как на века,
А в долины пришёл дурман,
Утонули они
