Книга Цицианов - Владимир Лапин

История Котляревского — пример пристрастности и изменчивости народной памяти. Генерал принадлежал к числу тех фигур, которые, будучи известными каждому современнику при жизни, уходят в прошлое со своим веком. В следующем поколении таких людей знают только те, для кого они являются частью семейного или корпоративного мифа. С угасанием последнего растворяется в забытьи и образ некогда всем известного героя. Безусловно, для утверждения в памяти народа нужны деяния, значение которых неоспоримо. Но сами по себе выдающиеся заслуги перед отечеством вовсе не гарантируют бессмертие. Сама судьба должна проследить за тем, чтобы после кончины личность человека и его подвиги на избранном поприще не потонули в потоке последующих впечатлений. Можно составить длиннейший список исторических «несправедливостей», если понимать под таковыми постепенное посмертное забвение. Котляревский, как, впрочем, и Цицианов, оказался в своеобразной исторической тени, которая образуется по своим законам: люди помнят то, что хотят и что могут помнить.

Не все и не всегда соглашаются с этими законами. Котляревский видел, сколь мало Россия знает о происходившем на Кавказе. В Санкт-Петербурге уже были поставлены памятники Кутузову и Барклаю де Толли, Александрийская колонна, Нарвские триумфальные ворота. Триумфальные ворота появились даже в честь победы над восставшими в 1831 году поляками. Намекая на явную несправедливость к памяти героев Кавказа, Котляревский в письме князю М.С. Воронцову от 13 января 1846 года предложил установить в Тифлисе памятник в виде четырехгранной пирамиды. На лицевой стороне он предлагал следующую надпись: «Российским войскам первой Персидской войны, начавшейся в 1802 году и кончившейся в 1813 году, малым числом принесших много пользы отечеству». На противоположной стороне — «Воздвигнут памятник сей в царствование Императора Николая I. При Главнокомандующем князе Воронцове 18… года … числа». Две другие стороны обелиска предназначались для имен генералов и названий частей, сражавшихся за Кавказом. В письме М.С. Воронцову от 23 мая 1847 года Котляревский одобрял также идею устройства памятников в Гяндже и Ленкорани. «…Для меня вдвойне было бы приятнее, — писал он, — когда бы на Гянджинском памятнике можно изобразить тот момент, в который Вы взяли меня, раненого, под одну руку, а взявший под другую, егерь моей роты Иван Богатырев, был тут же убит. Эту картину я хочу иметь написанную хорошим живописцем и передать ее в род мой с завещанием хранить и питать благоговейное уважение к имени Воронцова для позднейшего знакомства»[808]. Памятник появился в 1850 году, но гораздо более скромный, нежели тот, который задумывал генерал. Оштукатуренный кирпичный пилон был увенчан крестом; на чугунной доске с лицевой стороны имелась надпись: «Близ сего места 2 декабря 1803 г. при занятии садов и форштадта крепости Ганжи, под главным начальством и в присутствии князя Цицианова, ранен был в первый раз пулею в ногу 17-го егерского полка капитан Котляревский». Надпись на доске, закрепленной с тыльной стороны, гласила: «Скромный сей памятник герою Асландуза и Ленкорани соорудил бывший с ним в этом деле гвардии поручик граф Воронцов, впоследствии Главнокомандующий и Наместник Кавказский». Во второй половине XIX века монумент едва не разрушился, но был отреставрирован в 1894 году[809].

* * *

В ходе войны с Персией Цицианов неоднократно проявлял себя как жесткий и умелый полководец, заботившийся как о материальном обеспечении подчиненных, так и о их моральном поощрении. «Всякий имевший до него дело с полной доверенностью и утешительными надеждами прибегал к нему в своих нуждах, чистосердечно излагая свое дело; каждый был уверен, что никакое лицеприятие, никакая корысть не могли поколебать великой души его и что одна справедливость, подкрепляемая законами, при его разбирательстве решала всякое дело. Сколько, впрочем, ни бьш он строг и взыскателен по службе, но правотою и умом стяжал общую любовь и уважение, которые и доныне в памяти всех, знавших его, сохраняются», — писал П. Зубов[810]. Другой характеристики трудно было ожидать от автора апологетического сочинения, но она не слишком далека от истинного портрета главнокомандующего. П.Д. Цицианов имеет право на особое место в пантеоне покорителей Кавказа: он единственный из всех главнокомандующих в этом крае, который погиб на своем посту. Да, его смерть не сопровождалась грохотом сражения, его сразила «изменническая» пуля. Многие его предшественники и преемники были лично храбры, слышали свист пуль над своей головой, но все они благополучно дожили до преклонных лет и упокоились в постели, а не на сырой земле. У черногорцев, очень воинственного народа, высшей похвалой мужчине в XVIII столетии была фраза: «Он умер в сапогах», что означало гибель в бою или в походе…

Можно сказать, что Цицианов исповедовал суворовский принцип: «Каждый солдат должен понимать свой маневр». Он полагал, что подчиненные ему командиры действовали успешнее, если видели всю картину происходящего. В октябре 1805 года генерал-майор П.Д. Несветаев просил у главнокомандующего разрешения на проведение карательной операции против курдов, воевавших на стороне персов. В ответ было отправлено следующее «предписание»: «Пред отправлением к вам нарочного курьера получил я от вас новые бумаги, на которые спешу с сим же дать вам разрешения. Ваше превосходительство имеете уже позволение идти на куртинцев и сделать репрезаль, и я не колебался бы позволить вам и занятие Талыней (село недалеко от Эривани, бывшая персидская крепость. — В.Л.), если б до крайности не беспокоило меня то, что посты в Памбакской и Шурагельской провинции и так уже сильно растянуты; прибавить же к вам войск никак не возможно, потому что я их здесь держу для устрашения Ширванского хана и Баку. Впрочем, если бы тем числом людей, каковое у вас находится, могли изворотиться и уверены в том, что занятие Талыней не обессилит вас, то я на сие согласен, как и на то, чтобы на первый раз Джафар-Кули-хан со своими людьми туда перешел, но с тем однако ж, что после он непременно должен перейти в Лори, ибо нельзя позволить ему водвориться в Талыне. Я не скрою от вашего превосходительства моих намерений, что если бы Баку был взят и Ширванское владение вошло трактатом под Российское подданство, то я сей же зимы с одним Севастопольским полком и 200 егерей — все, что имею у себя под руками, — пойду на Эривань; теперь же может быть нужно будет идти на Баку. И так ваше превосходительство из сих обстоятельств можете видеть, что усилить вас никак не возможно; следовательно, без совершенной уверенности вам не должно ни на что покушаться»[811].

Следует принимать во внимание, что Цицианов был вынужден использовать крайне ограниченные силы. К его мольбам о присылке подкреплений в Петербурге были глухи. В те времена Кавказ явно не был приоритетным направлением внешней политики России: Министерство иностранных дел, военное и морское ведомства, да и сам император смотрели прежде всего на Запад. Европа готовилась к большой войне, и Александр I видел себя одним из ее главных участников. Каждый солдат был на счету, и отправка сразу двух полков в Азию выглядела неразумным расточительством. Ситуация радикально изменится только спустя десятилетие после гибели Цицианова: после победы над наполеоновской Францией освободившиеся военные ресурсы можно будет использовать в других регионах. Кроме того, великие державы в начале XIX столетия только начали превращать земной шар в единое поле соперничества, и успешная экспансия за пределами Европы еще не превратилась в нечто равноценное удачным интригам дипломатов в главных столицах этой части света. Цицианов, рискуя вызвать неудовольствие царя своей настойчивостью, решился тем не менее «надавить» на него через графа Воронцова, указав в донесении от 27 апреля 1803 года, что отказ в присылке подкреплений «…впоследствии может представить более затруднений на будущую кампанию, смею сказать, окажет поступок, противоположный достоинству Российской империи, и… без сомнения уронит самым явным противодействием власть начальства моего и для пользы службы нужные знаки моего в сей стране полномочия»[812]. И здесь говорит вовсе не уязвленное самолюбие честолюбивого генерала. Ситуация действительно была нелепой: богатая и стратегически важнейшая часть Восточного Закавказья готова была сама упасть в руки России, а рук этих по сути не оказывалось… Потеря лица в такой ситуации могла иметь тяжелейшие последствия, поскольку наносила удар по тщательно формируемому имиджу Цицианова — полномочного владыки, обладателя огромной военной силы, человека, подтверждающего каждое свое слово решительными и скорыми действиями. Этот имидж — не радующее отражение в волшебном зеркале, а ресурс, во многих случаях важнейший, иногда едва ли не единственный, которым располагал Цицианов, показавший себя настоящим мастером, даже гением блефа. Этот прием не раз позволял ему выигрывать, имея на руках никудышные карты. Но на одном блефе выехать было невозможно — требовалось время от времени предъявлять и козыри…