Элишамма опять примолк.
– Я не стану тебе говорить, – промолвил он в конце концов. – Ты, в конце концов, шаман. Чужеземное волшебство слабеет в нашей земле, но с тобой я не хочу рисковать.
– Ты мне льстишь, – отозвался Фернао.
Скорей всего, Элишамма зря опасался лагоанских чар. Но тон чародея подразумевал, что он сумеет нанести вред вождю, если узнает, с каким зверем тот мистически связан.
– О чем вы там болтаете? – поинтересовался Жункейро.
Чародей объяснил. К изумлению его, генерал-лейтенант поступил самым верным образом – довольно похлопал Фернао по плечу, как бы уверенный, что чародей действительно сможет разделаться с Элишаммой, если узнает его тотемное животное. Вождь тоже заметил это – даже на волосатой его физиономии явственно заметно было смятение.
– По рукам? – спросил Жункейро.
– Уговор, – ответил Элишамма. – У вас остаются Махир, и Гефер, и Абинадаб, и Элифелет, и Гереб. – Еще несколько минут ушло на то, чтобы продекламировать генеалогию каждого. – Их головы в ответе за мою добрую волю.
Он сказал что-то спутникам на родном гортанном наречии. Все пятеро покорно склонились перед вождем.
– Кто-нибудь из вас владеет янинским? – спросил Фернао.
Никто из обитателей льдов не отозвался.
– Этот язык кому-нибудь знаком? – Чародей перешел на лагоанский.
Заложники вновь промолчали. Скрывают свои умения? Как узнать правду? На волшебство Фернао не мог положиться. Будущее оставалось скрыто от него, как и от всех живущих.
Бембо вышагивал по улицам Громхеорта, радуясь, что сегодня ему выпал обычный обход, а не конвойная служба – сгонять кауниан в вагоны, чтобы отправить на запад или даже на восток, хотя с какой стати тот единственный караван с чучелками отправился в противоположном направлении, жандарм посейчас не мог взять в толк. Когда он как-то заметил это вслух, Орасте только хмыкнул и подал напарнику короткий, но добрый совет:
– Лучше не спрашивай.
Не спрашивать было проще – это Бембо понял без труда. А «проще», по его мнению, значило «лучше». Жандарм предпочитал простые задания. И, вместо того чтобы задавать новые вопросы, толстяк заметил:
– Кауниан на улицах почитай что и не видно.
– Вот и славно, – прогудел Орасте.
Как это было у здоровяка в обычае, реплика сия не только не требовала ответа, но и практически его исключала.
– Пошли.
Жандармы зашли в трактир. Хозяин приветствовал их широкой улыбкой – хотя и фальшивой, а все равно приятно – и каждому вручил по куску острой колбасы и по кубку вина. Вино они выхлебали на месте, а колбасу можно и по дороге дожевать.
– Неплохо, – заметил Орасте, проглотив последний кусок, облизнул пальцы и вытер о юбку.
– Неплохо, – согласился Бембо. – Знают, прощелыги, что жандарма нужно подмазать, покуда он тебя самого не навазелинил.
Так велись дела в Трикарико. А фортвежцы вдобавок жили при оккупационной власти. Если они не станут ублажать Бембо и его товарищей, альгарвейцы могут обойтись с ослушниками куда суровей, чем с жителями родной страны.
Орасте ткнул пальцем в сторону плаката, который патрульные только что миновали.
– А это тебе как?
На плакате бородатые фортвежцы в долгополых кафтанах маршировали бок о бок с усатыми или гладко выбритыми альгарвейцами в мундирах. Прочесть на фортвежском хоть слово Бембо не смог бы даже ради спасения жизни, но о бригаде Плегмунда был и без того наслышан.
– Если эти уроды мечтают пострелять по ункерам, – ответил он, пожав плечами, – вот и славно. А если ункеры вместо наших парней спалят сотню-другую фортвежцев – тоже неплохо.
– А если фортвежцы вздумают спалить сотню-другую наших? – поинтересовался Орасте: для него это была настоящая речь.
– Тогда мы их раздавим, – ответил Бембо: он любил простые ответы.
– Хотя это навряд ли, – добавил жандарм минуту спустя. – Нас фортвежцы не больно любят, но и Свеммеля – тоже. Правда, я вот так с ходу и не скажу, кому придет в голову любить Свеммеля, а ты?
– В здравом уме – никому. – Орасте рассмеялся – скорее над своей шуткой, чем над репликой товарища, – и еще через пару шагов хмыкнул: – Кроме того, мы вычистим отсюда кауниан. Пускай скажут спасибо, шлюхины дети.
Мимо жандармов проскакали на запад, к далекому фронту, кавалеристы на единорогах. Некоторые, хотя далеко не все, бойцы накинули поверх песочно-желтых мундиров белые плащи. В начале войны с Ункерлантом никому в Альгарве в голову не могло прийти, что бои затянутся до осени, не говоря о том, что до весны. Белые – куда белей износившихся накидок – шкуры единорогов усеяны были пятнами серой и бурой краски, чтобы скакуны не так выделялись на тающем снегу.
– Шикарная у вас работенка! – посмеялся один кавалерист, проезжая рядом с Бембо и Орасте. – Со мной поменяться не хотите?
Толстяк покачал головой.
– Только не я! – ответил он. – Жопой конской меня называли, было дело, но чтобы я по доброй воле в единорожьи жопы подался… силы горние!
Орасте фыркнул. Кавалерист – тоже. Он отъехал; упряжь позвякивала на каждом шагу.
– Я бы не прочь избавить мир от пары ункеров, – пророкотал Орасте.
Бембо снова пожал плечами. Отправиться на фронт – может, и героично, но ункерам слишком просто будет избавить мир от самого жандарма. Вслух толстяк ничего не сказал; если Орасте не в силах додуматься до этого сам, значит, он еще тупей, чем Бембо о нем думал.
А кроме того…
– Ты поосторожней мечтай, – посоветовал Бембо. – Может и сбыться. В последнее время на запад отправили клятскую уйму хороших парней.
Это значило, что отправляют их на смену клятской уйме хороших парней, убитых или изувеченных в бою. Но об этом Бембо предпочел бы не думать.
Ему и не пришлось. Из подъезда ближайшего доходного дома выскочила здоровенная фортвежка средних лет и кинулась к патрульным с истошным воплем:
– Жандармы! Жанда-а-армы!
Фортвежцы заимствовали это слово у своих восточных соседей; местные жители и не слышали о стражах порядка, прежде чем альгарвейцы не ввели жандармерию в той части страны, которой управляли из Трапани на протяжении полутора столетий до самой Шестилетней войны.
– Это еще что? – с подозрением поинтересовался Орасте.
Бембо тоже не знал ответа и глядел на толстуху столь же опасливо. По его опыту, фортвежцы искали обыкновенно не встречи с жандармами, а способов этой встречи избежать. Толстуха разразилась потоком нечленораздельной ерунды; те немногие фортвежские слова, что сумел распознать Бембо, относились к числу непечатных.
– Стоп! – крикнул он, вскинув руки, словно пытался остановить карету. – Ты альгарвейский знаешь?
