— Эх, в лошадь я попадать не хотел. — Дед с сожалением выбил из патронника пустую гильзу.
Попасть бы в молодого поручика — вот это было бы дело, но вряд ли дотянешься до него, этот всех своих людей по одному подставит под дедовы выстрелы, а сам так и не покажется, ускачет за гольцы. Пригнувшись, дед словно молодой прошмыгнул под одним окном, потом проскользнул под другим, стянул с приступки одну запасную обойму, потом другую, сунул себе в карманы.
Под дверью, снаружи, рванула граната, выломала доску. В доме едко запахло прокисшей капустой — горелая химия, которой была нашпигована граната, слишком противно воняла. Дед кинулся к той двери, что выводила в сенцы, с ходу выбил дубовую планку запора и вывалился из дома в затемненные сени. В пролом, образовавшийся на месте выбитой доски, увидел, что к дому крадется казак в кокетливо сдвинутой набок фуражке, с опущенным под подбородок ремешком и стягивает с пояса гранату...
Дед вскинул винтовку и, почти не целясь, через пролом выстрелил в казака. Тот, согнувшийся в зверушечьей крадущейся позе, сделал по инерции два шага и ткнулся головой в землю.
— Бомбист хренов! — выругался дед. — Больше портить воздух не будешь.
Передернул затвор, попятился к открытой двери, наполовину перекрывшей вход в дом, выругался — в обойме больше не оставалось патронов. Пролом накрыла чья-то тень, раздался выстрел, и тень исчезла.
Пуля всадилась деду в плечо. Он охнул, согнулся, притиснул руку к обожженному месту. Сквозь пальцы потекла кровь. Дед, продолжая сипеть, закусил боль зубами, попятился к двери, втиснулся в нее. Поднес к глазам красные мокрые пальцы, глянул на них неверяще, будто впервые в жизни видел свою кровь, лицо у него перекосилось от горестного недоумения.
В выбитом окне появилась знакомая тень, дед поспешно отскочил в сторону, уперся стволом винтовки в стену, приклад притиснул к здоровому плечу и, изогнувшись, пальцами отжал собачку обоймы — надо было вытащить старую, израсходованную обойму и вставить новую.
Это удалось не сразу — пальцы двигались словно чужие, соскальзывали с собачки, пружина была тугой, но дед все-таки изловчился, выдернул обойму из магазина. Загнать в коробку новую обойму было для него делом плевым.
Недаром говорят, что оружие придает человеку смелость, с заряженной винтовкой дед почувствовал себя увереннее. Увидел висевший на гвозде Кланин рушничок, сдернул с гвоздя, перетянул плечо, подумал невольно — хорошо, что ее нет дома, ни к чему ей все это видеть, рисковать и вообще попадать в бойню, хорошо и иное: глаза ему закроет все-таки родной человек... Очень хорошо, что Кланя с прапорщиками и казаками находится в забое. Пусть переждет стрельбу там.
Встав в простенке между окнами, старик выглянул в одно окно — чисто, протестующе мотнул головой: ему очень надо было увидеть человека-тень, чей неясный силуэт обернулся для него пулей. Дед перекатился по стенке к другому окну — так же пусто. Казаки словно сквозь землю провалились, но он знал, где сейчас находятся станичники — за сараем, в котором золотодобытчики работали с ртутью. Явно казаки спешились и теперь окружают дом.
Кто же заставил казаков совершить этот разбойный налет? Неужели атаман? Сам Григорий Михайлов? В это старик не верил. Тогда кто? Скорее всего, контрразведка атамана. Эта служба не ведает окорота. Что хочет, то и делает.
Боль, возникшая в пробитом плече, исчезла. Старик попробовал пошевелить пальцами левой руки — получилось, приподнял ее — также получилось. Значит, кость не задета. А то, что кровь уже пропитала Кланькин рушник, деда не страшило.
Может, этот поручик действует по собственной инициативе, без команды сверху? Вряд ли. Но и Григорий Михайлов тоже не мог дать такой команды. Тогда кто дал? Того, что это мог быть какой-нибудь еще, третий, пятый, пятнадцатый замухрышистый офицеришко из штаба, дед допустить не мог.
Он снова выглянул в окно. Невдалеке валялся пулемет — как вылетел из рук подбитого казака, так и лежал в пыли. Вот лакомая цель. Дотянуться бы до него, и тогда не надо прятаться — с пулеметом можно выстоять против кого угодно. Дед вцепился зубами в край рушника, затянул узел потуже — может, кровь перестанет идти?
Надо полагать, пулемет привлек внимание не только деда, но и налетчиков. Оружие завидное, в городе на десять килограммов мяса запросто можно обменять. Дед вжался спиною в простенок, целиком обращаясь в слух, но ничего путного не услыхал, засек лишь, как за сараем звякнула металлическими удилами лошадь да что-то прокричал поручику Емцову перепуганный казак. Тимофей Гаврилович разобрал лишь начало фразы: «Ваше благородие», дальше слова слиплись в одни ком — ничего не разобрать.
Старик ждал. Не может быть, чтобы к пулемету никто не попытался подползти. Прошло несколько минут. Было тихо.
В обожженное пулей плечо снова подкралась боль, впилась в живое тело. Уязвим человек, боль может согнуть его в бараний рог. Дед почему-то вспомнил, что, говорят, животные, например, боли не ощущают, хотя и пугаются громкого хлопка, топота, шума, рева, крика, свиста, пугаются ножа, ружья, человека, его тени, но пугаются не потому, что за этим последует боль, ожог, еще что-то — просто так положено, пугаются по привычке, по природе своей, а природа — матушка хитрая, именно она закладывает в крови такую подлую штуку, как испуг... Вообще-то говорят, что кур доят, а коровы яйца несут — все говорят... Дед облизал сухие жесткие губы. Существу, не ощущающему боли, можно только позавидовать; он покосился на перетянутое рушником плечо, потом глянул в прорезь окошка — как там «льюнс»?
Пулемет лежал на том же месте, несуразный, похожий на круглое полено с прибитым к нему рогачом-ухватом, которым из печи вытягивают чугуны, тарелкой диска пулемет зарылся в землю.
Страха не было. Более того, дед почувствовал, что в нем рождается некий охотничий азарт. Он ждал. Деду было понятно, что эти люди не уйдут, пока не убьют его. Убить его они, конечно, убьют, но только один он к «верхним» людям не отправится, кое-кого обязательно прихватит с собой.
Но главное — он задержит налетчиков здесь, и чем дольше он будет держать их в этой цветущей долинке — тем лучше. В конце концов Вырлан услышит выстрелы, догадается, что тут происходит, и приготовится к достойной встрече, не то ведь этот ловкий поручик возьмет золотоискателей врасплох... Не будет этого. Старик почувствовал, что из правого глаза у него — почему-то только из правого — выкатилась теплая слезинка, нырнула в бороду.
Не думал он, не гадал, что жизнь его закончится так внезапно. Хоть и готов он был к смерти, а умирать не хотелось. В последнюю минуту обязательно оказывается, что человек, несмотря на всю свою готовность к судному дню, бывает к нему постыдно не готов, внутри обязательно появляется слабость, по жилам и мышцам проносится неверящий озноб, в висках начинают стучать звонкие молоточки, вызывать ломоту и боль. Из глаза — опять из правого — выкатилась теплая крохотная слезка, поспешно проскользила по щеке и нырнула в бороду.
Неожиданно на пулемет наползла прозрачная тень, коснулась разогретого солнцем пулеметного ствола и стремительно, словно чего-то испугавшись, отодвинулась назад. Старик ждал. Ему показалось, что слишком громкое дыхание выдает его, — Тимофей Гаврилович съежился, задержал дыхание, стволом винтовки поймал камешек, лежавший в полуметре от пулемета — высчитал, что это будет крайняя точка, которой обязательно коснется человек, прежде чем ухватит пулемет.
