Еще в начале процесса мать Раскольникова сделалась больна.Дуня и Разумихин нашли возможным увезти ее из Петербурга на все время суда.Разумихин выбрал город на железной дороге и в близком расстоянии от Петербурга,чтоб иметь возможность регулярно следить за всеми обстоятельствами процесса и вто же время как можно чаще видеться с Авдотьей Романовной. Болезнь ПульхерииАлександровны была какая-то странная, нервная и сопровождалась чем-то вродепомешательства, если не совершенно, то, по крайней мере, отчасти. Дуня,воротившись с последнего свидания с братом, застала мать уже совсем больною, вжару и в бреду. В этот же вечер сговорилась она с Разумихиным, что именноотвечать матери на ее расспросы о брате, и даже выдумала вместе с ним, для матери,целую историю об отъезде Раскольникова куда-то далеко, на границу России, поодному частному поручению, которое доставит ему, наконец, и деньги иизвестность. Но их поразило, что ни об чем этом сама Пульхерия Александровна нитогда, ни потом не расспрашивала. Напротив, у ней у самой оказалась целаяистория о внезапном отъезде сына; она со слезами рассказывала, как он приходилк ней прощаться; давала при этом знать намеками, что только ей одной известнымногие весьма важные и таинственные обстоятельства и что у Роди много весьмасильных врагов, так что ему надо даже скрываться. Что же касается до будущейкарьеры его, то она тоже казалась ей несомненною и блестящею, когда пройдутнекоторые враждебные обстоятельства; уверяла Разумихина, что сын ее будет современем даже человеком государственным, что доказывает его статья и егоблестящий литературный талант. Статью эту она читала беспрерывно, читала иногдадаже вслух, чуть не спала вместе с нею, а все-таки, где именно находится теперьРодя, почти не расспрашивала, несмотря даже на то, что с нею, видимо, избегалиоб этом разговаривать, – что уже одно могло возбудить ее мнительность. Стали,наконец, бояться этого странного молчания Пульхерии Александровны насчетнекоторых пунктов. Она, например, даже не жаловалась на то, что от него нетписем, тогда как прежде, живя в своем городке, только и жила одною надеждой иодним ожиданием получить поскорее письмо от возлюбленного Роди. Последнееобстоятельство было уж слишком необъяснимо и сильно беспокоило Дуню; ей приходиламысль, что мать, пожалуй, предчувствует что-нибудь ужасное в судьбе сына ибоится расспрашивать, чтобы не узнать чего-нибудь еще ужаснее. Во всякомслучае, Дуня ясно видела, что Пульхерия Александровна не в здравом состояниирассудка.
Раза два, впрочем, случилось, что она сама так навеларазговор, что невозможно было, отвечая ей, не упомянуть о том, где именнонаходится теперь Родя; когда же ответы поневоле должны были выйтинеудовлетворительными и подозрительными, она стала вдруг чрезвычайно печальна,угрюма и молчалива, что продолжалось весьма долгое время. Дуня увидела наконец,что трудно лгать и выдумывать, и пришла к окончательному заключению, что лучшеуж совершенно молчать об известных пунктах; но все более и более становилосьясно до очевидности, что бедная мать подозревает что-то ужасное. Дуняприпомнила, между прочим, слова брата, что мать вслушивалась в ее бред, в ночьнакануне того последнего рокового дня, после сцены ее с Свидригайловым: нерасслышала ли она чего-нибудь тогда? Часто, иногда после нескольких дней и даженедель угрюмого, мрачного молчания и безмолвных слез, больная как-тоистерически оживлялась и начинала вдруг говорить вслух, почти не умолкая, освоем сыне, о своих надеждах, о будущем… Фантазии ее были иногда очень странны.Ее тешили, ей поддакивали (она сама, может быть, видела ясно, что ейподдакивают и только тешат ее), но она все-таки говорила…
Пять месяцев спустя после явки преступника с повиннойпоследовал его приговор. Разумихин виделся с ним в тюрьме, когда только этобыло возможно. Соня тоже. Наконец, последовала и разлука; Дуня поклялась брату,что эта разлука не навеки; Разумихин тоже. В молодой и горячей головеРазумихина твердо укрепился проект положить в будущие три-четыре года, повозможности, хоть начало будущего состояния, скопить хоть несколько денег ипереехать в Сибирь, где почва богата во всех отношениях, а работников, людей икапиталов мало; там поселиться в том самом городе, где будет Родя, и… всемвместе начать новую жизнь. Прощаясь, все плакали. Раскольников самые последниедни был очень задумчив, много расспрашивал о матери, постоянно о нейбеспокоился. Даже уж очень о ней мучился, что тревожило Дуню. Узнав вподробности о болезненном настроении матери, он стал очень мрачен. С Соней онбыл почему-то особенно неговорлив во все время. Соня с помощью денег,оставленных ей Свидригайловым, давно уже собралась и изготовилась последоватьза партией арестантов, в которой будет отправлен и он. Об этом никогда ни словане было упомянуто между ею и Раскольниковым; но оба знали, что это так будет. Всамое последнее прощанье он странно улыбался на пламенные удостоверения сестрыи Разумихина о счастливой их будущности, когда он выйдет из каторги, и предрек,что болезненное состояние матери кончится вскоре бедой. Он и Соня, наконец,отправились.
Два месяца спустя Дунечка вышла замуж за Разумихина. Свадьбабыла грустная и тихая. Из приглашенных был, впрочем, Порфирий Петрович иЗосимов. Во все последнее время Разумихин имел вид твердо решившегося человека.Дуня верила слепо, что он выполнит все свои намерения, да и не могла не верить:в этом человеке виднелась железная воля. Между прочим, он стал опять слушатьуниверситетские лекции, чтобы кончить курс. У них обоих составлялись поминутнопланы будущего; оба твердо рассчитывали через пять лет наверное переселиться вСибирь. До той же поры надеялись там на Соню…
Пульхерия Александровна с радостью благословила дочь на бракс Разумихиным; но после этого брака стала как будто еще грустнее и озабоченнее.Чтобы доставить ей приятную минуту, Разумихин сообщил ей, между прочим, факт остуденте и дряхлом его отце и о том, что Родя был обожжен и даже хворал, спасшиот смерти, прошлого года, двух малюток. Оба известия довели и без тогорасстроенную рассудком Пульхерию Александровну почти до восторженногосостояния. Она беспрерывно говорила об этом, вступала в разговор и на улице(хотя Дуня постоянно сопровождала ее). В публичных каретах,[94] в лавках,поймав хоть какого-нибудь слушателя, наводила разговор на своего сына, на его статью,как он помогал студенту, был обожжен на пожаре и прочее. Дунечка даже не знала,как удержать ее. Уж кроме опасности такого восторженного, болезненногонастроения, одно уже то грозило бедой, что кто-нибудь мог припомнить фамилиюРаскольникова по бывшему судебному делу и заговорить об этом. ПульхерияАлександровна узнала даже адрес матери двух спасенных от пожара малюток ихотела непременно отправиться к ней. Наконец, беспокойство ее возросло докрайних пределов. Она иногда вдруг начинала плакать, часто заболевала и в жарубредила. Однажды, поутру, она объявила прямо, что, по ее расчетам, скоро долженприбыть Родя, что она помнит, как он, прощаясь с нею, сам упоминал, что именночрез девять месяцев надо ожидать его. Стала все прибирать в квартире и готовитьсяк встрече, стала отделывать назначавшуюся ему комнату (свою собственную),отчищать мебель, мыть и надевать новые занавески и прочее. Дуня встревожилась,но молчала и даже помогала ей устраивать комнату к приему брата. Послетревожного дня, проведенного в беспрерывных фантазиях, в радостных грезах ислезах, в ночь она заболела и наутро была уже в жару и в бреду. Открыласьгорячка. Чрез две недели она умерла. В бреду вырывались у ней слова, по которымможно было заключить, что она гораздо более подозревала в ужасной судьбе сына,чем даже предполагали.
