слева направо и зазвенел по камням, подпевая стихающему хору колокольчиков. Костер зашипел и погас.
Момент, когда Кандар начал шевелиться, Брак пропустил. Просто сидел рядом на подстилке, слепо глядя в бесконечную черноту перед собой, не чувствуя ни острых зубов мороза, ни ледяного ветра, уносящего запах паленых волос и стремительно выстужающего остатки тепла из голых рук. Лежащий лицом в остатках костра сероглазый вдруг шевельнулся, задергался и начал подниматься. Словно проспавшийся в кабаке пьяница, выдирающий свое лицо из миски с остатками салата. Только вместо мелко нарубленных овощей здесь были тлеющие угли, густо приправленные воняющей пеплом и железом грязью.
Степняк уперся руками, лязгнув по камню клешней. Дернулся и, стоя на четвереньках, начал поворачивать обгоревшее лицо в сторону Брака.
Клинок Тордена, призывно чернеющий лезвием, лежал далеко. Откатился почти к самому краю утеса, чудом удержавшись от падения вниз. Жахатель… Наверное, можно было бы выхватить его одним ловким движением, спустив пружину в самый последний момент, когда оскаленная пасть мертвеца уже готова вцепиться тебе в горло. Жерданы наверняка бы справились. Или Везим.
Брак не стал даже пытаться. Все, на что его хватило, это упереться ладонью в щеку Кандара, усыпанную гроздью мелких багровых углей и не дать тому повернуть голову.
Калеке не хотелось бы, чтобы последним воспоминанием в его жизни остались мертвые серые глаза.
Мертвец застыл, задергался, будто прилипнув щекой к ладони. Запертые в темнице плоти угли рассерженно шипели, прожигая кожу и исходя приторно-сладким дымком.
Потом Кандар опал. Весь и разом, будто некая сила разом убрала из его тела кости. Все до единой. Руки подломились, и свежеподнятый шарк рухнул обратно в костер, застыв в той же позе, что и раньше. Разве что голову повернул и как будто усох немного.
Кабацкий пропоица огляделся вокруг и решил вздремнуть еще немного.
А Брак так и остался сидеть, чувствуя, как от руки по всему телу расползается знакомое онемение, милостиво отгоняя боль в обожженной ладони, успокаивая трясущиеся пальцы и притупляя сочащийся к прерывисто колотящемуся сердцу холод. Думать на эту тему ему не хотелось. Как и на любую другую.
Ему вообще больше не хотелось ничего. С неба неспешно падали первые снежинки, мохнатые и бесформенные, как хлопья ядовитой белой плесени.
Сероглазого Брак столкнул с утеса. Он терпеливо дождался темноты, когда Левый и Правый вновь прикрылись облаками, а в городе замолкли баданги, подволок податливое тело к самому краю обрыва. В сумке дожидались своего часа две колбы с горючим содержимым, приберегаемые на случай шарков… Что же, они дождались. Калека поглубже упихал металлические цилиндры в карманы куртки мертвеца, пересыпал себе всякую найденную мелочевку, а затем, уперевшись ногой, перевалил тяжелое тело через край скалы. Подождал отблесков разгорающегося пламени, но безрезультатно – густые кроны плакальщиц надежно скрывали происходящее в лесу от посторонних.
Туда же, вниз, отправились бутылки, остатки жратвы, одеяла и даже не до конца прогоревшие огрызки дров. Ненасытный обрыв сожрал все, проглотил не подавившись и потребовал добавки, суля успокоение и маня бездонной чернотой.
Брак отказался.
Ему вообще казалось, что он не контролирует свое одеревеневшее от мороза тело. Висит себе где-то рядом с затылком, отстраненно наблюдая за тем, как руки будят движок, ноги упираются в несуразные педали, а глаза сами ищут дорогу. Калека был не против – самодеятельность конечностей целиком совпадала с его желаниями.
Крохотная тарга, надрывно взвывая движком, увозила его от утеса, провожаемая внимательным взглядом небесных светил и луча фонаря с вышки.
Конус света внимательно изучил ползущую по камням железную коробочку, пошарил на утесе и, не найдя ничего подозрительного, вновь уставился на реку.
Таргу Брак бросил на улицах. Завел в безлюдный переулок, усыпил эйносы и намертво свел двери, после чего вышел и смешался с подгулявшей толпой. Ночная Талистра манила яркими вывесками, круглыми синими фонариками и атмосферой праздника, приглашая отложить все дела, купить у разносчика порцию жареной рыбы и неспешно опустошить кружечку горячего вина со специями, сидя где-нибудь на лавочке. Или просто на ходу, если холод гонит вперед и не дает остановиться.
Талистра, словно разряженная в шелка бордельная девка, была готова на все, лишь бы ты задержался. Остался на всю ночь, опустошив себя и кошелек до дна. И в любой другой день Брак наверняка бы поддался. Но не сегодня.
Мостки за ночь заледенели, схватились по краям острыми зубьями льда. Даже провисшие от холода лееры помогали с трудом – калеке и так приходилось несладко под тяжестью заплечной сумки, а тут еще и трость с каждым шагом норовила провалиться между небрежно подогнанными досками, опрокинув своего хозяина в воду. Однако Брак шел.
Город на воде праздничных настроений Троеречья не разделял. Нависал угрюмой темной тушей, скрипел деревом и металлом, вонял подтухшей рыбой, мертвый и безлюдный. Неудивительно – сверкающая огнями Талистра притягивала горжеводов подобно мифической золотой богине джунглей, подманивала блеском драгоценного металла и сладким голосом, обещая лучшую ночь в твоей жизни. Ну кто здесь устоит? Уж точно не истосковавшиеся по жизни лесовики. Неудачники, вынужденные охранять свои корыта, жались по теплым костровым или беспробудно спали пьяным сном, не в силах выдержать такие близкие, но недосягаемые звуки праздника.
“Вислую Каргу” Брак нашел не сразу. После проверки бляхи полусонным охранником на входе в город, ему пришлось изрядно поплутать по хитросплетениям чужих плотов, извилистых дорожек и совершенно неуместных здесь лестниц. Затянутые кровянкой горжи выглядели совершенно одинаково, никаких ориентиров, даже направление угадать невозможно. Спросить дорогу было не у кого, звать на помощь выглядело сущей глупостью, поэтому единственным помощником калеки оставался едва слышно гудящий ручной светильник, выхватывающий из мрака табличку за табличкой.
– Крестик, круг, треугольник… Крестик, круг, квадрат… Крестик, круг, листик… Гразгова блевота, – калека добрался до рыбок и перешел на другую сторону мостков, – Крестик, квадрат, солнышко…
“Прекраснейшая и Несравненнейшая Карталейна” за прошедшие дни нисколько не изменилась. Все те же задубевшие от мороза листы кровянки, слегка расшатавшиеся крепления палубы к плавучему городу… Даже разномастные железки по-прежнему валялись там, где их в последний раз оставили механики. Внутри было тихо и холодно, в костровой вяло дотлевали остатки остатки углей, силясь разогреть выстуженную палубу. Везима нигде не было видно.
Брак на всякий случай окликнул охотника, а потом, не дождавшись ответа, невесело улыбнулся. И пошел прямиком в комнатку Кандара.
Зимующие на суше горжеводы редко оставляют ценное на своих корытах. Шанс лишиться пожитков невелик,
