Однажды я уже бывал в доме, где кто-то только что умер. Там царил полный хаос. Здесь не было заметно ничего вообще.
Я покурил на лужайке перед домом, пожелал Гейру спокойной ночи, пошел к себе и лег, глаза закрывать не хотелось, не хотелось встречаться с тем, с чем я встретился, но пришлось, я изо всех сил старался думать о чем-нибудь нейтральном и заснул через несколько минут.
На следующее утро я проснулся в семь утра, разбуженный суетой в комнате надо мной. Это проснулись Ньол, сын Гейра, и Кристина. Я принял душ, оделся и пошел наверх. Пожилой мужчина, под семьдесят, с добрым лицом и дружелюбным взглядом, вышел из кухни и поздоровался со мной. Отец Гейра. Мы поговорили о том, что я вырос в этих краях, и как это было прекрасно. Он источал доброту, но не так открыто, обнаженно, как отец Линды, нет, в его лице была и твердость. Не жесткость, но… характер. Вот правильное слово. Потом пришел Одд Стейнар, брат Гейра. Мы пожали руки, он сел на диван и завел разговор о том о сем, тоже был исполнен мягкости и дружелюбия, но и стеснительности, не заметной в отце и уж тем более в Гейре. Отец накрыл стол для завтрака в гостиной, мы сели, я ел и все время чувствовал, что они вчера похоронили жену и мать, и мое присутствие здесь некстати, хотя меня принимают с интересом и добрым ко мне расположением: друзья Гейра — их друзья, здесь открытый дом.
Тем не менее я выдохнул, только когда вышел после завтрака покурить на улицу.
Самолет у меня был после обеда, и мы запланировали проехаться по окрестностям, заехать на Трумёйю, в частности на Тюбаккен, где я вырос, но давным-давно не бывал, и оттуда двинуть прямиком в аэропорт, но отец Гейра настоял на том, чтобы мы еще заехали обратно, потому что суббота, он купил креветок у рыбаков на пристани, я не могу уехать, не отведав их, в Мальмё-то, поди, нет таких креветок?
Да, от такого не откажешься, заедем.
Мы сели в машину и поехали на Трумёйю. Гейр рассказывал о местах, которые мы проезжали, всякие связанные с ними забавные истории. Здесь начиналась вся его жизнь. Потом он заговорил о своей семье. Кем была мама, и папа с братом.
— Было интересно с ними познакомиться, — сказал я. — Теперь я лучше понимаю все, что ты рассказывал. С отцом и братом у тебя нет почти ничего общего. В смысле темперамента. Устройства ума и твоего любопытства, твоего беспокойного нрава. А отец и брат — сама мягкость и дружелюбие. И где недостающее звено между тобой и ими? Это человек, которого с нами не было. Твоя мама, ясное дело. Вы были с ней похожи, верно?
— Да, верно. Я понимал ее. Но еще и поэтому мне пришлось уехать. Жалко, вы с ней не познакомились.
— Я приехал слишком поздно.
— Очевиднее всего связь трех поколений проявляется в том, что у папы, Ньола и меня абсолютно одинаковые затылки.
Я кивнул. Мы ехали по горкам перед мостом на Трумёйю. Скалы взрывают, строят новые дороги, появляются новые здания промышленного вида, как во всей области. Под нами я рассмотрел островок Йерстадхолмен, дальше пляж Убехилен. Справа дом Ховарда. Автобусная остановка, а ниже — лес, где мы зимой прокладывали лыжни, а летом шли через него на мыс купаться.
— Поверни.
— Здесь? Налево? Ешкин кот, так ты тут жил?
Дом старого Сёрена, плодоносная дикая вишня, и вот они, дома. Нордосен рингвейен. Господи, какое все маленькое.
— Вот здесь. Прямо.
— Здесь? Этот красный дом?
— В наше время был коричневый.
Он остановил машину.
Все выглядело очень маленьким. И уродливым.
— Тут не на что смотреть. Поехали дальше, — сказал я, — вот здесь наверх.
Женщина в белом пуховике шла с коляской нам навстречу. Больше никаких признаков жизни.
Дом Ульсена.
Гора.
Мы называли ее горой, хотя она просто небольшой взгорок. За ней дом Сив. Дом Сверре и компании.
Ни души. Нет, вон ватага детей.
— Ты что-то примолк. Передоз чувств?
— Скорее недодоз. Какое-то все маленькое. Посмотреть не на что. Раньше я этого не видел. Пшик, а мне он казался целым миром.
— Понимаю, — сказал он. — Ну что, погнали?
— Но на ту сторону заедем, да? Где церковь? Она, во всяком случае, красивая. Тринадцатый век. Там фантастические надгробия семнадцатого века, с черепами, змеями и песочными часами. Я вставил эпитафию с одного камня в первый свой рассказ. Как эпиграф.
Все места, которые я хранил в душе, представлял себе бесчисленное количество раз, проплывали за окном, лишенные притягательности, не возбуждающие чувств, — такие, какими были на самом деле. Утесы, маленькая бухта, остов бывшей плавучей пристани, залив, старые дома, пустошь, обрывающаяся у моря. Вот и все.
Мы вышли из машины и пошли на кладбище. Походили по нему, посмотрели на море, но вид ни его, ни сосен, росших до самой пляжной гальки, но становившихся ниже по мере приближения к линии голого ветра, ничего во мне не всколыхнули.
— Поехали дальше, — сказал я.
Я видел поля, на которых работал летом, дорогу к морю, в котором мы начинали купаться чуть не 17 мая. Бухту Саннумхилен. Дом моей учительницы. Как ее звали? Хельга Тургерсен? Сейчас ей уже должно быть к шестидесяти. Фэрвик, заправка, дом на другой стороне, где на вечеринке ровно накануне моего отъезда девушки вели себя так пылко и рьяно, супермаркет, который при мне только начинали строить.
Все ничтожно. Но в этих домах по-прежнему проживаются жизни, и по-прежнему в них есть все. Там рождаются и умирают люди, совокупляются и ругаются, жрут и срут, напиваются и расстаются, читают и засыпают. Посмотрел телик, помечтал, помыл посуду, съел яблоко, глядя на крыши и высокие, стройные сосны, как треплет их осенний ветер.
Мелко и убого, но все как встарь.
Час спустя я сидел за столом и в одиночку быстро поглощал креветки, приготовленные Гейровым отцом, сам он есть не хотел, но не мог отпустить меня без такого воспоминания о Сёрланне. Потом я пожал всем руки, поблагодарил за приют, сел в машину к Гейру и отправился в аэропорт.
Мы поехали через Биркеланн, потому что я хотел посмотреть, как поживает другой дом моего детства, в Твейте. Гейр притормозил у дома. Он ржал.
— Ты здесь жил? В лесу? Тут же никого рядом нет! Ни души… Как в пустыне. Чистый «Твин Пикс», я тебе скажу. Или «Пернилла и Мистер Нельсон»[76], я его в детстве боялся до ужаса.
Он хохотал, а я показывал ему, где тут что. И сам не мог не хохотать, потому что увидел Твейт его глазами. Все эти старые дома-развалюхи и ржавеющие останки машин во дворе, грузовики, запаркованные снаружи, огромные расстояния от дома до дома и как бедно все выглядит. Я попытался объяснить ему, какой милый у нас был дом, как здорово было тут жить, что все у меня здесь было, всего хватало…
