В 1940 году были также допрошены (кем?) односельчане обвиняемых Егоров, Алексеев, Осипов и др. (всего 10 человек), ранее в качестве свидетелей не привлекавшиеся, но упоминавшиеся в показаниях 1937 года. Эти наученные горьким опытом труженики села не стали по прошествии 3 лет возводить на своих соседей напраслину и сообщили, что хорошо знали обвиняемых, но «никаких действий контрреволюционного характера за ними не замечали». Охарактеризовали своих односельчан как крестьян-середняков, активно работавших в колхозе. В отношении Михайлова, По-сина и Устинова сообщили, что они «членами колхоза не являлись». Тем не менее в феврале 1941 года часть обвинительных показаний была подтверждена, и потому никаких послаблений осуждённым в то время не последовало. Ставился вопрос лишь в отношении Матвеева о сокращении ему срока «до фактически отбытого». 3 октября 1945 года такое решение Особым совещанием при НКВД СССР было принято, и 25 ноября 1945 года Матвеева из лагеря освободили досрочно.
Заключённый И.С. Устинов писал свои жалобы и заявления в разные инстанции. Одно из своих писем он направил «горячо любимому секретарю обкома гражданину Жданову», надеясь на «компетенцию и проницательный ум» этого руководителя. Устинов в колхоз не вступал, являлся единоличником, слыл сыном кулака, хотя отец его умер в 1932 году «рядовым колхозником». Сам Иван Семёнович, 1900 года рождения, 18-летним юношей вступил в Красную Гвардию, «служил при штабе войск ВЧК на финляндской, мурманской и эстонской границах». В 1919 году был контужен и по инвалидности получал пенсию. До 1934 года работал в Лужском райпромкомбинате, потом секретарём сельсовета и уполномоченным деревни (очевидно, Смерди) по земельному дележу. «Вёл борьбу с кулачеством, защищал интересы бедняков» (стало быть, сам занимался репрессиями). С Волковым, Дементьевым и Константиновым не мог иметь никаких дел, так как они его ненавидели, были его врагами. Устинов разоблачил Волкова в присвоении 500 рублей, Константинова — в неуплате государственных обязательных платежей, за что его «грозили убить». Волкова, который избивал односельчанина, «боялся, как волка». (О служителях культа Михайлове и Посине, а также о проведении религиозных обрядов никаких упоминаний нет.) 5 сентября 1937 года был арестован и «брошен в Лужскую тюрьму (где предотвратил побег заключённых, взломавших стену)». На третий день следователь Крылов вывел Устинова на допрос, предъявил ему обвинения «по заранее составленному протоколу и потребовал подписать». Так как обвиняемый отказался это сделать, то следователь ругал его и, как требовал начальник оперсектора Баскаков, «заставил стоять по 20 часов в сутки без воды и хлеба в течение 10 дней». (При объективном расследовании подобные факты должны быть уточнены на очной ставке сторон.) Так как инвалиду невозможно было перенести такие мытарства, то Устинов, по его словам, хотел покончить жизнь самоубийством, но потом «подписал то, чего не было». «Тройка, — по мнению Устинова, — не проверив материалы, поверила фабрикации». В результате, «отдав здоровье на защиту золотой родины», получил 10 лет лагерей [А. 13]. Очевидно, обращение с жалобой к Жданову не имело последствий, поскольку Устинов «срок отбыл честно» в городах Тайшете и Братске. После освобождения в 1947 году поехал на Кавказ, где устроился в совхозе сначала рабочим животноводческой бригады, а потом стал её бригадиром. Однако 17 августа 1949 года был вновь арестован органами госбезопасности и без предъявления каких-либо обвинений выслан в Карагандинскую область на вечное поселение. Там 6 лет «работал на животноводстве». После освобождения вернулся на Кавказ «к разбитому корыту, потерял всё, домик сгорел, родные четыре брата убиты в Отечественную войну. Как быть, как жить — не знаю. Находясь в лагерях 17 лет при тяжких климатических условиях, окончательно потерял здоровье, стал нетрудоспособным». В связи с бесплодными обращениями в собес города Прохладного за помощью инвалид Устинов 27 января 1956 года написал заявление в МВД Кабардинской АССР с просьбой «дать санкцию о зачёте в стаж пребывание в лагере 10 лет. Тогда, смогу получить на пропитание» [А. 13]. Возможно, это заявление явилось поводом для пересмотра стародавнего следственного дела.
1 июня 1956 года и.о. прокурора Ленинградской области В. Андреевский в порядке выполнения указания о пересмотре архивно-следственных дел вынес свой протест на постановление особой тройки от 1 ноября 1937 года по делу М.Х. Михайлова, А.И. Посина, Ф.Ф. Волкова, И.С. Устинова, Я.М. Матвеева и др. — всего 9 осуждённым. При этом было указано, что передопросить привлекавшихся ранее свидетелей не удалось, а социально-имущественное происхождение осуждённых было подтверждено справками сельсовета, выданными в 1956 году. Поскольку из справок видно, что осуждённые Волков, Дементьев, Матвеев и Фёдоров являлись активными членами колхоза, то и.о. прокурора решил, что «постановление Особой тройки основано на материалах следствия, не отвечающих фактическому положению», и «в деле не имеется объективных доказательств вины осуждённых». О расстрелянных служителях культа Михайлове и Посине прокурор как-то особо не печалился. На основании этого протеста 11 июня 1956 года Президиум Ленинградского областного суда под председательством Самарина своим секретным постановлением решение особой тройки в отношении всех обвиняемых отменил и дело производством прекратил [А. 13].
Теперь можно было наказывать неугодных, имевших отношение к этому следственному делу 20 лет назад. В справке Самарина указано, что «следствие по делу проведено следователями НКВД Сергеевым, Крыловым и Мельниковым». Но самое главное: «Уголовное дело возбуждено по инициативе начальника Лужского РО НКВД БОГДАНОВА Н.К. Это подтверждается его меморандумом на имя зам. начальника УНКВД Ленинградской области Гарина». Причем фамилии всех сотрудников печатались в тексте мелким шрифтом, а БОГДАНОВА (здесь и далее) — заглавными буквами, чтобы сразу был виден основной виновник.
Далее предъявлялись конкретные обвинения: «Дело расследовано с грубым нарушением закона». Это голословное заявление, особенно для юридического лица. Служитель Фемиды обязан был указать, какие именно пункты процессуального или уголовного кодексов или какие постановления советского правительства, имевшие юридическую силу в то время, не были надлежащим образом соблюдены. Ясно, что председатель облсуда этого сделать не мог, ибо он обязан был бы сослаться на документы, приведенные нами в главе 8. «Никому из обвиняемых обвинение не предъявлялось, протокол об окончании расследования не составлен, и обвиняемые с материалами следствия ознакомлены не были». Увы, в 1937–1938 годах всё это делалось на совершенно законных основаниях.
И вот самый главный вывод: «В связи с тем, что расследование по делу проведено с грубым нарушением закона, а это привело к тяжким последствиям, считал бы необходимым поставить вопрос об ответственности сотрудников РО НКВД Лужского района, виновных в нарушении социалистической законности» [А. 10].
Последствия для священников и трудовых крестьян оказались действительно тяжкие, но не Богданов определял им меру наказания — приговаривал к вышке и давал десятку. Вверенное ему подразделение выявило лишь факт нарушения правопорядка, выразившийся в том, что Советской властью труженики оказались крайне недовольны, что в те времена являлось крамолой. Лейтенант гб Богданов в силу своего служебного положения добросовестно защищал Советскую власть, которая благодаря бездарности и лживости ряда её вождей в итоге рухнула.
