– Лично я охотнее познакомился бы с Коротышкой Германом, – отозвался Свиттерс, – но если счастлива ты, так счастлив и я. А если ты счастлива и в безопасности, так я еще счастливее.
Домино предположила, что ему и за себя порадоваться не помешает. Теперь он может уехать, уехать немедленно, и заняться своими весьма обширными личными планами.
– Эй, там, полегче на поворотах, – отозвался он. – Обязательную программу ты на льду, возможно, и отыграла, но тебе еще в вольном стиле выступать, и твой тренер ни под каким видом тебя не оставит до тех пор, пока последний пируэт не докрутится. О нет! При такой-то судейской коллегии – да ни за что! Боюсь, что так или иначе, а придется мне сопровождать тебя в Рим.
Домино сказала, что он совсем чумовой, не иначе. А еще – что он сумасшедший, и храбрый, и замечательный. Свиттерс ответствовал, что ему просто любопытно.
* * *
Майская луна походила на бутылочную пробку. А конкретно, луна, вступая в последнюю свою фазу, походила на бутылочную пробку, что нервный любитель пива из породы мачо сплюснул вдвое между большим и указательным пальцем. От луны Свиттерсу еще больше хотелось пить: он сообщил об этом Тофику, но водитель его не слушал.
– Мне так хочется полюбить Америку, – жаловался Тофик, – а Америка требует, чтобы я ее ненавидел.
Тофик прибыл отвезти пахомианскую делегацию в аэропорт в Дамаске. Прикатил он в понедельник вечером, чтобы во вторник утром тронуться в путь как можно раньше. Тофик привез Свиттерсу немного гашиша, и теперь они сидели и курили у машины в слабо подсвеченной луною пустыне. А еще он привез рассказы об американских беззакониях. О беззакониях в Ираке. О беззакониях в Югославии. Эти беззакония злили Тофика – и бесконечно удручали. В его огромных карих глазах так и плескался расплавленный шоколад горя.
– Да что не так с этой вашей великой страной? – жаловался Тофик. – Зачем ей творить все эти ужасы?
Свиттерс втянул в легкие облачко сладковатого дыма.
– Да потому, что ковбои перебили всех буйволов, – отозвался Свиттерс. – Везде, где на землю валился подстреленный буйвол, на его место выпрыгивало чудовище, – пояснял он.
Свиттерс уже собирался перечислить чудовищ поименно, но во рту у него пересохло, и он справедливо опасался, что сплюнуть не сможет.
– Охота на буйволов и Вьетнам – они же напрямую связаны, – сообщил Свиттерс.
Тофик вздыхал глазами и напряженно слушал, пытаясь понять.
– Когда Ли[264]сдался у Аппоматокса, это раз и навсегда отдало американский народ во власть Уолл-стрит, – говорил Свиттерс.
– Аппоматокс и «настоящая искусственная кожа» – они же напрямую связаны, – сообщал Свиттерс.
– Но, – жаловался Тофик, – у вашей страны столько всего есть!
– Ну, – соглашался Свиттерс, – у нее есть хватка. И прыть. И гудрон.
– Американцы смешные и щедрые, те, которых я знавал, – сетовал Тофик, – а меня вынуждают им противостоять!
– Это только естественно, – утешал Свиттерс. – Американская внешняя политика просто-таки напрашивается на оппозицию. И на терроризм тоже.
– Терроризм – единственно возможный логичный ответ на американскую внешнюю политику, точно так же, как уличная преступность – единственно возможный логичный ответ на американские законы о наркотиках, – говорил Свиттерс.
Тофик жаждал подробностей, но гашиш уже начал «цеплять», и Свиттерс стремительно терял интерес к политике – интерес и без того невеликий.
– Политика – это когда люди платят кому-то баснословные деньги за то, чтобы навязать им свою волю. Политика – это садомазохизм. Не хочу о ней больше разговаривать.
– Давай поговорим… давай поговорим… поговорим про Красную Шапочку, – процедил Свиттерс сквозь сжатые губы, наслаждаясь последними остатками маслянистого дыма.
Свиттерс пересказал Тофику историю про Красную Шапочку. Тофика история озадачила – и восхитила. Он слушал внимательно, словно взвешивая каждое слово. Затем Свиттерс поведал Тофику историю про Златовласку и трех медведей. Причем на разные голоса. Свиттерс изобразил густой хриплый бас Папы-Медведя, Свиттерс изобразил средний, по-домашнему уютный голос Мамы-Медведицы, Свиттерс изобразил тонюсенький, высокий и писклявый голосок Малыша-Мишутки. Тофик завороженно внимал.
Тофик требовал еще. Так что следующим заходом Свиттерс попытался описать ему «Поминки по Финнегану». И не то чтобы преуспел. Явно сбитый с толку Тофик утратил всякий интерес к рассказу и даже слегка разозлился, но Свиттерс все гнул свое насчет «титли хи-ти-ти», да насчет «Где ж, о где ж моя манюсенькая норушка?», словно в банг-кокском клубе К.О.З.Н.И.
Но увы, находился Свиттерс отнюдь не в Бангкоке, а вовсе даже в сирийской пустыне, и майская луна, вступающая в последнюю фазу, словно бы складывалась вдвое, точно тонюсенький желтый омлет. При виде луны Свиттерсу захотелось есть; он сообщил об этом Тофику, но водитель его уже не слушал.
Задолго до рассвета в седан «ауди» втиснулись шестеро. Тофик, естественно, за рулем, и в придачу Красавица-под-Маской, Домино, Пиппи, Мустанг Салли – и Свиттерс, затянутый в монашескую рясу и путешествующий (он на это весьма надеялся) по паспорту Зю-Зю. Перед посадкой в машину монахини выстроились в темноте шеренгой; Красавица-под-Маской развернулась к ним.
– Мы едем в Италию, – торжественно сообщила она, хотя нужды в том, возможно, и не было. – Вы увидите, что Италия совершенно не похожа на итальянские вечера в нашей трапезной.
– Итальянские вечера? Какие такие итальянские вечера? – саркастически осведомилась Мустанг Салли, намекая на тот факт, что с тех пор, как в сентябре Свиттерс опустошил их винный погреб, итальянских вечеров ни разу не устраивали.
– Ку-ка-ре-ку! – заорал Свиттерс, надеясь, что разрядил тем самым напряжение – а заодно и петуха разбудил.
Путь был жарким и тяжким. Часов около девяти на них пала тень вертолета: вертолет следовал за машиной миль пятнадцать. Что особенно злило Пиппи: ей срочно требовалась остановка. Видя, как Пиппи ерзает по сиденью, уже не в силах терпеть, Свиттерс в очередной раз подумал о том, как презирает «вертушки».
В аэропорт Дамаска они прибыли в половине второго, полагая, что для рейса в пять вечера это вопиюще рано. Увы, как они заблуждались!
Билеты на всех Свиттерс купил по Интернету благодаря мистеру Кредитке, и таковые они забрали в окошечке «Али-талии» без сучка без задоринки. (Когда же Домино полюбопытствовала, как именно он собирается заплатить за них, Свиттерс заверил, что это как раз не проблема – он перевел счет на адвоката своей бабушки; у него, слава Богу, хватило предусмотрительности разжиться ее банковскими данными после того, как эта стерва увела у него коттедж на Снокуалми.) До определенного момента с таможней проблем тоже не возникало. Свиттерс, закутанный в апостольник и втиснутый в инвалидное кресло (Пиппи толкала кресло, а Мустанг Салли всячески обхаживала «больного» словно самого наикротчайшего из калек), был без вопросов признал сестрой Франсиной Булод (настоящее имя Зю-Зю). Всякий раз, как чиновник обращал на него свой взор, Свиттерс принимался пускать слюни, вынуждая douanier[265]переключить внимание на иной объект. Неприятности начались, когда женщинам сообщили: они вольны покинуть страну либо в таковой остаться, но, раз выехав, вернуться они не смогут: сирийское правительство визы им не продлит.
