- У тебя нет, государь, а у меня есть. Знаю я этих азиатов. Никому из них у меня нет веры ни на грош. - Он бросил яростный взгляд на Виктора, который вынес его не дрогнув.
Я рассмеялся:
- Надеюсь, Невитта, мне ты веришь, хоть я и азиат.
- Ты, государь, фракиец, а это почти то же самое, что франк или галл. Кроме того, ты не христианин; так, по крайней мере, поговаривают.
Все рассмеялись, и напряжение спало. Затем Виктор выразил надежду, что мы поскорее заключим как можно более выгодный мир с Шапуром. При этих словах мы с Хормиздом переглянулись. Я убежден, что Виктор ничего не знает о персидском посольстве. Как хорошо, что мы сохранили это в тайне, особенно теперь, когда я уверен, что Невитта и Дагалаиф жаждут вернуться домой! Никто, кроме меня, не верит, что Прокопий к нам подойдет, но я уверен, что так и будет. Если же нет…
Наконец, Салютий предложил компромисс:
- Предположим все-таки, что Прокопий не замыслил измены. Я сам не так давно казнил человека по ложному обвинению в халатности и поэтому считаю, что Прокопию нужно дать возможность оправдаться. В конце концов, откуда нам известно, какие трудности встретились на его пути? Может быть, он заболел или умер. Поэтому вот мое предложение: пусть перед тем как начать осаду или принять любое другое решение, Август подождет хотя бы неделю.
На предложении Салютия все и сошлись. Как и любой другой компромисс, оно ничего не решает, а только продлевает время колебаний, что таит в себе большую опасность. Однако я лишь согласился отложить осаду, и ничего более. Я хотел продемонстрировать свое благоразумие, прежде чем сообщить о решении, которое вряд ли кому-нибудь понравится.
- Экипажи и охрана нашего флота составляют двадцать тысяч человек. Пока мы движемся вдоль реки, это допустимо. Однако если мы пойдем в глубь страны - все равно, домой или преследуя армию Шапура, - эти двадцать тысяч должны будут присоединиться к нам. В таком случае персы захватят наш флот. Во избежание этого корабли следует сжечь.
От этих слов все опешили. Первым опомнился Невитта. Он спросил, как же я собираюсь возвращаться домой без кораблей? Я ответил: независимо от того, будем ли мы возвращаться по Евфрату или по Тигру, нам придется с огромным трудом тащить корабли против течения. Это затруднит наше продвижение, и флот будет нам просто мешать. Против этого нечего было возразить, и тем не менее мое предложение никто не поддержал, исключая Хормизда. Он понимал: предать корабли огню - единственный способ заставить легионы углубиться в пустыню.
Да-да! Я решил захватить все персидские провинции до самой индийской границы, за тысячу миль отсюда на восток. Александру это удалось, и я уверен, что мне тоже удастся. Армии Шапура с нашей не сравниться. Скоро созреет урожай, и это избавит нас от тревоги за провиант. Лишь одно меня настораживает - Прокопий! Будь он здесь, я бы мог оставить его здесь с Хормиздом под Ктезифоном и выступить в поход, не опасаясь удара в спину. Но я не могу выступить, не зная, где Прокопий, а пока нужно сжечь корабли.
Я терпеливо ответил на все возражения военачальников. Мне не удалось никого убедить, но все нехотя дали свое согласие. Когда они уходили, Салютий отвел меня в сторону и прошептал на ухо одно-единственное слово:
- Мятеж. - Кто?
Хотя палатка была уже пуста, Салютий по-прежнему говорил шепотом; его горячее дыхание неприятно обжигало кожу.
- Христиане.
- Виктор?
- Не знаю. Возможно. Мне не удалось узнать подробностей. Солдаты поют песню, что скоро вернутся домой, но без тебя.
- Это же измена!
- На первый взгляд слова песни совершенно невинны. Кто бы ее ни сочинил, он явно не дурак.
- И кто же ее поет? Галилеяне? Салютий кивнул:
- Да, Зианны и Геркуланы. Пока что их немного. Но если ты сожжешь корабли…
- Поверь мне, Салютий, - я взял его за руку, - я знаю то, что другим недоступно.
- Как прикажешь, государь. - Салютий поклонился и вышел.
Эту ночь я провел в обществе немого и Каллиста. Я молюсь. Я изучаю исторические труды о персидской кампании Александра и рассматриваю карты. Если будет на то воля Гелиоса, я встречу зиму на границах Индии. Ни одному римскому императору не удавалось присоединить к нашему государству такую огромную территорию.
Юлиан Август
1 июня
Флот сожжен. Мы оставили от него двенадцать судов, из которых можно наводить наплавные мосты. Их повезем на телегах. Я только что послал легкую пехоту во главе с Аринфеем уничтожить остатки персидской армии, скрывающиеся в округе. Кроме того, я приказал ему поджечь поля вокруг Ктезифона и забить весь скот; после нашего ухода жителям персидской столицы понадобится не один месяц, чтобы добыть пропитание. Это даст нам выигрыш во времени. От Прокопия по-прежнему никаких известий.
Приск: Флот подожгли жарким ветреным утром. Пламя быстро перекидывалось с корабля на корабль, пока не стало казаться, что даже бурые воды Тигра охвачены огнем. Палящие лучи солнца усиливали жар от пламени, и колеблющееся марево искажало очертания всего вокруг. Конец света наступал в полном соответствии с учением стоиков - гигантский, очищающий, всепоглощающий пожар.
Я наблюдал за сожжением кораблей вместе с Анатолием, и это зрелище впервые заставило меня поверить в существование Немезиды. Люди, кажется, тоже чувствовали, что на этот раз император зашел слишком далеко и вверг всех в огнедышащую пасть солнца. Обычно любому приказу Юлиана охотно повиновались. Чем непонятнее был приказ, тем больше верили солдаты в его разумность, но в тот день императору пришлось поджечь первый корабль собственноручно - никто не соглашался сделать это за него. Я видел лица людей, наблюдавших за этим жертвоприношением Гелиосу. Они выражали страх.
- Конечно же, мы не полководцы, - задумчиво произнес Анатолий; он, казалось, читал мои мысли. - Император - гениальный стратег и знает что делает.
- Но и он может ошибаться. - Ни он, ни я не могли отвести глаз от разгоравшегося пламени. Почему именно пожары нас так завораживают? Это похоже на нарисованный Гомером образ двух рек Аида: одна - созидания, другая - разрушения, и они всегда находятся в зыбком равновесии. Разрушать людям всегда нравилось не меньше, чем созидать, - вот почему война так популярна.
Мы все еще не могли оторвать глаз от огня, когда мимо проехало несколько офицеров. Один из них был Валентиниан, от жара и гнева его лицо побагровело. "Глупец! Глупец! Глупец!" - рычал он. Мы с Анатолием испуганно переглянулись. Неужели офицеры готовят бунт? Но, несмотря на ропот трибунов, мятежа не намечалось. Кстати, мне никогда не забыть искаженного бешенством лица Валентиниана - точно такое оно было у него много лет спустя, когда он в припадке гнева яростно вопил на германских послов. Это стоило ему жизни: он скончался на месте от удара.
К сумеркам с нашим флотом было покончено. Вдалеке на стенах Ктезифона толпились персы, наблюдавшие за поразительным зрелищем - римский император собственноручно уничтожает римский флот. Не знаю, что они об этом подумали; наверное, такой шаг показался им совершенно непонятным. Я и сам с трудом верил собственным глазам.
