— Она даже раздает фамильные портреты, — вставил Манфред.
— Неужели? Мне она не предлагала.
— А мне собирается передать Сарджента, ту головку Джудит, двоюродной бабушки.
— Это очень маленькая картина.
— Зато самая ценная. Я много лет говорил ей, как нравится мне тот портрет.
— Ты неисправим. Полагаю, она раздает картины ради успокоения совести. Откупается от нас, на большее мы не можем рассчитывать. Ты считаешь, Гертруда действительно вернется к преподаванию?
— Думаю, попытается.
— Накупила кучу мудреных книг, которые, держу пари, не прочитает.
— Она не ученый, но, возможно, хороший учитель.
— Она все рассуждала, как они оба будут работать. Я считала, что это чистая фантазия. Видно, она верит, что Тим в самом деле заработает на жизнь.
— Почему бы ему не зарабатывать? Зарабатывал же он раньше.
— Больше похоже, что он проматывает Гертрудины деньги.
— А мне кажется, он не так помешан на материальных благах, как все мы.
— Еще научится тратить. Но если серьезно, Манфред, неужели тебе приятно будет видеть, как состояние Гертруды бездарно тает?
— Мне, — ответил Манфред, — и правда будет грустно видеть, как исчезают деньги, которые наш прадед заработал с таким умом и стараниями.
— И кому-то из нас досталось кое-что, а кому-то — ничего! По крайней мере, Джозеф всегда жаловался, что ни гроша не получил. Любопытно, так ли это, учитывая, сколько он промотал на ту свою сучку, и я до сих пор не знаю, что случилось со «Страдивари».
— Давай не будем касаться сегодня Джозефа, Вероника. Гай был так прискорбно равнодушен к деньгам.
— Он хотя бы не потерял их.
— Равнодушен, — грустно сказал Манфред. — Никогда не слушал никаких советов. Еще коньяку?
— Спасибо. Интересно, кому они достанутся, если Тим не растранжирит. Как по-твоему, будут у них дети? Я знаю, что Гертруда не способна иметь детей, но они могут взять приемного.
— Могут, когда привыкнут к супружеской жизни. По мне, из Тима получится отец.
— Да? Вот Джанет разозлится. Значит, деньги тебя, по крайней мере, интересуют?
— Чьи, Гертруды?
— Правда, у тебя своих предостаточно.
— Когда это кого останавливало? Всегда хочется еще и еще. Только бедняки не хотят денег, дело в принципе, а его у них нет.
— То есть тебя это могло интересовать, даже если не интересовала она сама.
— Какую же степень цинизма ты мне приписываешь, Вероника.
— Я подозревала, что ты неискренен. Тебя привлекала она. Не просто деньги.
— Ты непременно хочешь, чтобы я признался в этом.
— Надо сказать, что ты недостаточно старался.
— Что я мог сделать, если ты и Джанет были против меня?
— Ты смеешься. У тебя хотя бы достало чувства ответственности, чтобы сохранить деньги для семьи.
— И приумножить их, так что Джанет следовало относиться ко мне получше.
— Конечно, у Джанет и меня были разные причины…
— Повсюду сопровождать меня и ни на минуту не оставлять наедине с Гертрудой! — сказал Манфред. — Неважно, если б я хотел поухаживать за Гертрудой, то, уж наверное, как-нибудь исхитрился.
— Джанет просто боялась, как бы Гертруда не вышла замуж.
— A cause des chères têtes blondes, как ты однажды сказала.
— Да, из-за своих детишек.
— Тогда как ты, моя дорогая Вероника…
— Тогда как я…
— Но неужели ты не могла придумать ничего лучше, чем послать Гертруде то анонимное письмо?
Миссис Маунт улыбнулась и передвинула красивые ноги в шелковых чулках. Отхлебнула коньяку, потом взглянула на Манфреда. В приглушенном свете комнаты она выглядела молодой: гладкое лицо без морщинок, блестящие глаза.
— Как ты догадался?
— Граф показал мне письмо, и я узнал твою машинку.
— У, хитрец.
— Чего я не мог понять, так это что тобою двигало.
— Ты знаешь что.
— Я имею в виду: на что ты надеялась? Как это должно было помочь тебе вывести Тима на чистую воду?
— Я рассчитывала, что неожиданная огласка ускорит события. Оставайся все в тайне, было бы легче это отрицать, если был такой замысел. А если бы всем нам стало известно, Гертруде пришлось бы идти до конца.
— Неплохо задумано, — сказал Манфред, — и я, конечно, польщен, но игра была рискованной, Вероника. Надо думать, это ты услужливо сообщила Гертруде, что Гай и я всю жизнь были врагами. Между прочим, это неправда.
— Откуда ты взял, что я это сказала?
— Гертруда поделилась с Графом, а тот по простоте душевной доложил мне, только выразился несколько иначе.
— И я выразилась иначе.
— Я понимаю. Но это могло дать осечку. И, как знать, расположить Гертруду ко мне. Оказать противоположный эффект и пробудить крохотные семена антипатии к Гаю, сидящие глубоко в ее душе, о которых нам ничего не известно.
— Считаешь, есть такие семена?
— Нет. Но нельзя сказать наверняка.
— Я думала над этим, но решила: все же вероятнее, что это оттолкнет Гертруду от тебя.
— Как ты все просчитываешь, Вероника.
— Приходится бороться за жизнь.
— Ты, как всегда, преувеличиваешь.
— Нисколько.
— Тогда твое письмо Тиму, чтобы он попытался вернуться, — детская забава.
— Это само напрашивалось и сработало.
— Мне сказали, Тим теперь тебя очень любит.
— Он воображает, что я испытываю слабость к нему, что всегда приятно. Я его не разубеждаю. Зачем терять союзника? А раз уж мы с Тимом близкие друзья, то я могу контролировать их брак.
— Ну… дорогая моя Вероника!..
— Ты собирался что-то сказать. Не таи, мне слишком интересно.
— О Тиме и Гертруде? Не знаю, что ты имеешь в виду.
— Что, кроме их волнения, заставило тебя тогда, во Франции, решить что между ними роман?
— Гертруда сказала, что Тим приехал буквально перед нами, а я взглянул на его рисунки и увидел: слишком много среди них местных пейзажей, а значит, он жил там уже несколько дней.
— И ты подумал, что это у них серьезно? После Гая это так невероятно.
— Не скажи, — возразил Манфред. — Овдовевшая женщина часто тут же влюбляется в мужчину очень не похожего на умершего мужа. А как ты сама сказала, Гертруда из тех женщин, которым необходимо любить кого-нибудь. Гертруда понесла ужасную утрату, и она не могла пережить ее в одиночестве. Она должна была найти кого-то, чтобы утешиться.
