ломотой в крестце, в спине, в ключицах, заставляла неровно биться сердце, вызывала тошноту.
Хоть и видел Пуришкевич на фронте много крови, а к крови не привык – не дано, похоже. Как, наверное, не дано всякому нормальному человеку привыкнуть к ней, – вот и ломит кости, вот и выворачивает наизнанку оттого, что сегодня он тоже увидит кровь.
Через несколько минут в проулок вкатился на большой скорости автомобиль, Пуришкевич узнал звук родимого мотора, загородился рукой от яркого света фар.
Сделав лихой вираж, Лазоверт остановил автомобиль точно около шефа, чуть не задев его кронштейном зеркала, прикрепленного к двери.
– Извините, экселенц, опоздал, – проговорил Лазоверт с виноватым видом, перегнувшись через сиденье, открыл дверь Пуришкевичу, – По дороге лопнула шина – пришлось менять.
Пуришкевич поморщился, но ничего не сказал Лазоверту.
Когда он приехал во дворец Юсупова, заговорщики были уже там. Юсупов демонстративно щелкнул крышкой часов.
– Начинаем операцию! – скомандовал великий князь Дмитрий Павлович.
Распутин в этот вечер лег спать не раздеваясь, нарядный, в роскошных штанах и любимой своей рубахе, расшитой васильками, предупредил Дуняшку, чтобы до двенадцати не будила и не подзывала к телефону.
У Дуняшки неожиданно плаксиво скривилось лицо:
– Ай куда идтить ночью надумали? Пить небось?
– Есть одно дельце, – неопределенно пробормотал Распутин.
– Может, не надо? Это…
– Что «ето»? – передразнил Дуняшку Распутин, побрызгал себе на бороду из пузырька чем-то душистым – особыми пахучими каплями, которые давал «старцу» доктор Бадмаев. Это был не одеколон (О де Колон) и не душистая брюссельская вода, а что-то еще. Что – Дуняшка не знала. – «Ето»…
– Боюсь я за вас!
– Сегодня можешь не бояться.
– Ну как же… – Дуняшка приподняла одно плотное, круглое, пахнущее кухней и потом плечо. – Времена страшные наступили.
– Война, – пробормотал Распутин и снова побрызгал себе на бороду душистой жидкостью – верный признак того, что «старец» готовится к встрече с дамой и очень хочет ей понравиться.
Если бы его спросили сейчас, как он относится к Феликсу Юсупову, Распутин ответил бы коротко: «А никак!» Он действительно относился к Юсупову никак, хотя при встречах обхаживал его, говорил добрые слова – делал это «старец» в расчете подобраться к богатствам Юсупова и к его жене Ирине, – а так ни зла не было в этих отношениях, ни симпатии.
В свое время Распутин был против женитьбы Феликса на ослепительной Ирине Романовой. Ирина, великая княжна, племянница царя, очень нравилась «старцу», так нравилась, что во рту у него становилось сухо при мыслях об Ирине, Распутин шипел, словно перекипяченный чайник, щурился сладко, но к Ирине приблизиться боялся – она находилась за той самой чертой, за которой находились и государыня Александра Федоровна, и Вырубова. Вот если бы Ирина сама захотела познакомиться с ним поближе…
На это «старец» и рассчитывал.
Но Ирина упорно не замечала Распутина, и это злило его, вызывало некое щемление в сердце и желание во что бы то ни стало изгнать из нее беса. Не может быть, чтобы в такой красивой женщине не сидел бес!
Когда Феликс посватался к Ирине, «старец» не замедлил приехать к Александре Федоровне.
– А Феликс-то – порченый, – объявил он царице, – вынужден тебя, матушка, предупредить об этом.
– Ничего не понимаю, – проговорила та обеспокоенно, – что за порча? В чем?
– Я его лечил.
– И-и… что за болезнь?
– Болезнь, конечно, не самая страшная, но деток у него может не быть, вот какая досада.
Александра Федоровна, услышав это, невольно покраснела, потом, морщась, потерла пальцами виски – вначале один висок, потом второй, затем взялась за голову обеими руками.
– И-и… Что же делать, отец Григорий?
– Как что? Подбирать другого жениха.
– И-и… – Александра Федоровна, продолжая мученически морщиться, повертела одной рукой в воздухе.
– Мама, я знаю, что говорю, – немного раздраженно, но продолжая сохранять прежний легкий тон, проговорил Распутин, – я его лечил. От этого самого… – Распутин так же, как и царица, повертел рукой в воздухе, потом показал рукой себе на задницу. О том, что этот жест неприличен, Распутин не думал. – Извиняй меня, конечно, мама, но не надо было Феликсу увлекаться мальчиками, тогда бы и лечить не пришлось.
– Боже, какая грязь! – не выдержав, воскликнула царица. – Кто подскажет, куда от всего этого спрятаться?
Распутин насупился.
– Не веришь, значит, мне?
– Верю, верю, но…
Романовы размышляли над предостережением Распутина довольно долго и, честно говоря, начали даже колебаться: а вдруг Феликс действительно порченый? Но устоять перед богатством Юсуповых не могли. Деньги в таких случаях всегда брали и будут брать верх. Богатство Юсуповых было больше богатства Романовых. Ирина вышла замуж за Феликса. С Феликсом Юсуповым все было в порядке, напрасно «старец» говорил, что у него не будет «деток», – у Юсуповых вскоре родилась дочь.
Но вот какая штука – Ирина Юсупова всюду, где бы ни находилась, ощущала на себе взгляд «старца»: в Москве и в Крыму, в Финляндии, на даче среди великолепных местных озер, и в Курской губернии, в личном имении Феликса. Она никак не могла от этого взгляда отделаться, жаловалась мужу и просила его:
– Ну сделай же что-нибудь! Я ненавижу этого старика!
Феликс обещал, но никаких шагов пока не предпринимал – знал, насколько влиятелен и изворотлив «старец». Однажды он пожаловался Дмитрию Павловичу:
– Распутин как угорь, пока в задницу пробку ему не вставят да не расплющат голову веслом, он все будет вертеться да к воде ползти. А как в воду втиснется, так и улизнет.
Мастера, ремонтировавшие бывший винный подвал, выполнили свою работу на славу – помещение, в которое раньше вносили всякий хлам, пропахшее пылью, плесенью, еще чем-то неуловимым, присушим, пожалуй, только старости, стало праздничным и нарядным, будто бонбоньерка. Пуришкевич, совершенно не склонный говорить «высоким штилем» и восхищаться красивыми безделушками, в том числе и крупномасштабными, и тот удивленно качнул головой:
– А что, действительно бонбоньерка получилась! Очень изящная штука!
Итак, старый грязный подвал был обит нежной парчовой тканью, на пол была брошена огромная шкура полярного медведя, вычищенная до сахарной белизны, электрический свет был притушен, камин тихо потрескивал: в нем горели дрова. На винный столик поставили четыре бутылки вина – портвейн, марсалу, мадеру и херес. Все вина Распутин «уважал». Больше всего, естественно, мадеру. За бутылками стояло несколько бокалов – изящных, резных, из темного благородного стекла.
На камин Юсупов поставил свое любимое распятие, великолепно сделанное, старое, костяное, – князь верил, что распятие поможет ему одолеть колдовскую силу Распутина.
На столе заговорщики небрежно расставили несколько чайных чашек, в каждую из них налили немного чая, на тарелки бросили по маленькому кусочку кекса либо пирожного, рядом с салфетками рассыпали кексовые крошки – создали иллюзию того, что в этой изящной бонбоньерке только что закончилось дамское чаепитие.
Ядом начинили все пирожные с розовым кремом – Юсупов вдалбливал себе в память: «Отравлены пирожные с розовым кремом», розовый цвет был запретным для него, – доктор Лазоверт с величайшими предосторожностями настрогал от душистого опасного карандаша немного отравы, посыпал «строганиной» пирожные, аккуратно разложил на тарелке.
Пирожные
