грустная потому что я уезжаю в училище, она плакала. Розалинд сказала, если я уеду, то Джессика себя убьет и это буду я виновата нельзя все время думать только о себе. Не знаю что делать. Если скажу маме с папой вдруг они меня не пустят. Не хочу чтобы Джесс умирала”.
“Симона говорит мне больше нельзя болеть, поэтому вечером я сказала Розалинд что я больше не хочу это пить. Розалинд говорит, что это обязательно а то буду плохо танцевать. Я испугалась, потому что она как бешеная стала, но я тоже разозлилась и сказала я ей не верю и наверное болею оттого что пью это. Она говорит я сильно пожалею + запрещает Джесс со мной разговаривать”.
“Во вторник Кристина обиделась на меня – Розалинд наврала ей, будто я сказала, раз я еду в балетное училище то я лучше Кристины. Я сказала что не говорила такого, но Кристина не верит. Теперь Кристина и Бет со мной не разговаривают. Марианна пока разговаривает. Ненавижу Розалинд. НЕНАВИЖУ НЕНАВИЖУ НЕНАВИЖУ”.
“Вчера этот дневник лежал у меня под кроватью где всегда лежит, а потом пропал. Я никому ничего не сказала. Мама с Розалинд и Джесс пошли к тете Вере, а я осталась дома и поискала в комнате Розалинд нашла дневник у нее в шкафу в обувной коробке. Я сначала испугалась, что если заберу его то она догадается и разозлится, но потом решила что плевать мне на нее. Спрячу его тут у Симоны, буду писать в нем, когда тренируюсь одна”.
Последнюю запись Кэти сделала за три дня до смерти: “Розалинд попросила прощения, говорит, переживает за Джесс и сама тоже будет скучать по мне и поэтому так ужасно поступала. Она обещала подарить мне счастливый талисман, чтобы принес мне удачу в танцах”.
Округлые буквы превращались в голос, тоненький и чистый, он плясал вместе с пылинками в лучах солнечного света. Со смерти Кэти прошел год, ее тело лежало на унылом сером кладбище в Нокнари, после окончания суда я редко ее вспоминал. Признаться честно, даже во время следствия она занимала мои мысли намного меньше, чем можно было бы предположить. Жертва – человек вам незнакомый, вот и Кэти для меня оставалась набором прозрачных, противоречивых образов, созданных чужими словами, важность представляла не она сама, а ее смерть и стремительность последовавших за ней событий. То, что за несколько секунд случилось на раскопках в Нокнари, затмило все, чем до этого была Кэти. Я представил, как она, растянувшись на животе на светлом деревянном полу студии, выводит в дневнике буквы. В зале вихрем кружится музыка, а под кожей Кэти ходуном ходят тонкие лопатки.
– Если бы мы нашли его раньше, что-нибудь изменилось бы? – спросила Симона.
От ее голоса я вздрогнул, сердце заколотилось. О присутствии Симоны я почти забыл.
– Наверное, нет. – На самом деле я не знал, так ли это, но именно такой ответ она и хотела услышать. – На основании этого обвинить Розалинд в убийстве невозможно. Кэти пишет, что сестра чем-то поила ее, но Розалинд придумала бы какое-нибудь объяснение – сказала, что давала Кэти витамины. И с талисманом то же самое – это не доказательство.
– Но если бы мы нашли его до того, как Кэти умерла, – тихо проговорила Симона, – возможно, тогда…
На это возразить мне было нечего, и я промолчал.
Я положил дневник и бумажный самодельный конверт в пакет для вещдоков и отправил Сэму в Главное управление. Там все это отнесут в подвал, уберут в коробку, и она будет храниться неподалеку от той, где хранится моя старая одежда. Дело закрыто, и Сэм тут бессилен – если, конечно, Розалинд не проделает того же еще с кем-нибудь. Мне хотелось бы отправить этот дневник Кэсси в качестве своего рода молчаливых и бесполезных извинений, но она тоже больше не имеет отношения к этому делу, к тому же теперь я и не знал, как она растолкует мой поступок.
* * *
Спустя несколько недель я узнал о помолвке Кэсси и Сэма – Бернадетт разослала всем общий мейл, что надо бы скинуться на подарок. В тот вечер я сказал Хизер, что контактировал с больным скарлатиной ребенком, заперся в комнате, вытащил бутылку водки и медленно, но целеустремленно напивался до четырех утра. Потом позвонил Кэсси на мобильник. После третьего гудка она ответила.
– Мэддокс, – сонно пробормотала она.
– Кэсси, он же зануда и деревенщина, неужто ты и впрямь за него выйдешь?
Она вдохнула, словно собираясь ответить. Но потом просто выдохнула.
– Прости, – сказал я, – прости за все. Я так виноват. Я тебя люблю, Кэсс. Пожалуйста, прости.
Я ждал. Спустя некоторое время я услышал негромкий стук, а после голос Сэма:
– Это кто?
– Ошиблись номером, – голос Кэсси зазвучал далеко, – какой-то пьяный.
– И чего ты его так долго слушала? – поддел ее Сэм.
Шорох простыней в трубке.
– Он мне сказал, что любит меня, вот я и решила подождать, когда он представится, – ответила Кэсси, – но ему Бритни была нужна.
– А кому не нужна? – подыграл Сэм. – Ой! (Хихиканье Кэсси.) Ты мне нос откусила!
– Так тебе и надо, – отрезала Кэсси.
Снова смех. Шорох, поцелуй и глубокий счастливый вздох.
– Солнышко мое, – нежно прошептал Сэм.
Наступившую в трубке тишину нарушало лишь дыхание в унисон, замедлявшееся по мере того, как оба погружались в сон.
Я еще долго просидел на кровати, наблюдая, как светлеет небо за окном. До меня наконец дошло, что у Кэсси не определился мой номер. Водка постепенно смешивалась с кровью, в голове пульсировала боль. Сэм тихо храпел. Я так и не понял – ни тогда, ни сейчас, – случайно ли Кэсси не отсоединилась, или хотела побольнее ударить меня, или же одарить напоследок возможностью послушать ее дыхание.
* * *
Строительство шоссе, разумеется, шло своим чередом. Участникам “Стоп шоссе!” удалось существенно затормозить процесс – судебные тяжбы, лазейки в конституции, не удивлюсь, если они и до Европейского суда дошли. В самом конце там разбила лагерь кучка неопрятных активистов неопределенного пола, которые окрестили себя “Шоссе скатертью” (не сомневаюсь, среди них и Марк затесался). Еще несколько недель, пока правительство не выбило на них судебный ордер, они не давали бульдозерам проехать. Впрочем, у них тоже не было никаких шансов. Жаль, я не спросил Джонатана Девлина, действительно ли он, вопреки опыту, верит, что на этот раз интересы общества победят, или просто решил на всякий случай попытаться. Как бы там ни было, я ему завидовал.
Прочитав в газете о начале строительства, я в тот же день поехал туда. Вообще-то меня отправили
