дедушки. По крайней мере — по моей статистике. Что касается ваших тревог и переживаний, то можете успокоиться — все они погашены сегодняшним решением комиссии. Желаю вам всего хорошего.
Вероника Павловна, не стирая со щек слез, смотрела вслед Калерии до тех пор, пока она не села в свои «Жигули» и не растворилась в потоках идущих навстречу друг другу машин.
«Хорошо, что есть на свете такие люди!.. Кто я ей?! А ведь сколько хлопот хватила со мной… Наверное, вот такие женщины раньше отрекались от мирской жизни и уходили в монастыри, чтобы молитвами замаливать перед богом грехи других. А она… Она тоже замаливает. Даже не просто замаливает, а делает что–то огромное, необходимое для людей, а порой даже спасительное… Поднимает упавших, лечит душевную боль. Пошли ей судьба, если она всесильна, сил и здоровья…»
…Все, что Калерия обещала — она сделала: еще раз телефонным звонком напомнила секретарю комиссии, чтобы сразу же, как только председатель комиссии подпишет решение, его с курьером отправили в загс. А когда решение было отправлено, она позвонила заведующему загсом и попросила ее ускорить выписку свидетельства о рождении Валерия Воронцова согласно заявлению матери и указанию заместителя председателя Президиума Верховного Совета СССР.
А на третий день Калерия утром позвонила Веронике Павловне и спокойно, словно она делала что–то самое ординарное, сообщила ей:
— Свидетельство Валерия вас ждет у секретаря загса. Не забудьте захватить какую–то мелочь. Этот документ сейчас пишется на гербовой бумаге.
День плыл как в тумане. Веронике Павловне было непонятно, почему лицо девушки, которая протянула ей свидетельство о рождении, было безучастным и вялым. «Милая, дай я тебя расцелую!» — хотелось ей сказать девушке.
Вероника Павловна вышла из загса, присела на лавочку в тихом зеленом дворике и, заливаясь слезами, скользила затуманенным взглядом по графе «отец», где жирными, отчетливыми буквами было написано: «Воронцов Николай Александрович».
…Яновский даже вздрогнул, когда в коридоре открылась дверь и в квартиру с криком «Алик!.. Победа!..» порвалась Вероника Павловна. Бросив на тахту сумочку, она подбежала к нему, сидевшему за машинкой и выстукивающему двумя пальцами вставки к главе диссертации, и принялась исступленно целовать его щеки, лоб, губы… Он даже неловко и грубо отшатнулся от жены и поморщился.
— Что с тобой?!. Можно подумать, что ты по спортлото выиграла «Волгу».
— Я выиграла!.. Выиграла больше, чем «Волгу»…
— Что — выдали? — кисло улыбаясь, спросил Яновский.
— Выдали!.. На, посмотри! — Вероника Павловна бережно вытащила из сумочки свидетельство о рождении и, развернув его, положила перед мужем.
— Даже не знаю, как мне отблагодарить Калерию Александровну.
— Очень просто!.. — как само собой разумеющееся, спокойно сказал Яновский.
— Ну как?.. Подскажи!.. У тебя богатая фантазия и хороший вкус!
— Думаю, что в милиции, как и в магазинах, есть «Книга жалоб и предложений». Вот ты попроси ее у них и напиши в ной свою благодарность. Уверен, что в делах ее службы и в ее карьере это не помешает. Доброе слово всегда приятно не только человеку, но и кошке.
— Ах, Альберт, Альберт!.. — Вероника Павловна, беспомощно опустив руки, стояла перед мужем и с укоризной и обидой смотрела на него. — Очень жаль, что жизнь для тебя замкнулась на одной диссертации.
Сказав эти слова, Вероника Павловна потом сто раз пожалела. Она даже не предполагала, что они вызовут в душе мужа бурю негодования.
— Замкнулся на диссертации?!. È у тебя еще поворачивается язык! Неужели и мне прикажешь плясать от радости над твоей липой, которую ты достала с таким трудом! За три года, пока мы с тобой живем, я, честно тебе скажу, так устал выслушивать твои монологи о душевных муках! Ну вот, теперь ты наконец отмучилась, поздравляю! Так, ради бога, не мешай мне закончить работу. Я уже и так весь на нервах!..
Вероника Павловна, словно посторонняя в своей квартире, села на стул рядом с письменным столом, положила руки на колени и долго покорно смотрела в глаза Яновскому.
— Скажи, Альберт, прямо и открыто — я надоела тебе?
— Солнышко!.. — взмолился Яновский. — Умоляю тебя, давай о другом?! О любви не теоретизируют. Ото не диссертация! Любовь это… это… — что–то силясь вспомнить, он кисло поморщился, затряс головой и щелкнул большим и средним пальцами. — А, вспомнил!.. О любви и о жизни хорошо сказал Сергей Есенин:
Наша жизнь — простыня да кровать,
Наша жизнь — поцелуй — и в омут!..
— Как ты все опошляешь!.. Не это хотел сказать Есенин этими строками.
— Ах, даже так?!. Опошляю?!. Ты начинаешь меня учить, как надо понимать Есенина?! Ты, детский врач, глубже меня, филолога, чувствуешь Есенина?! — Яновский, взвинчивая себя с каждым словом, раздражался все сильнее и сильнее. — Ну, знаешь, милая, эдак мы ни до чего не договоримся. А если и договоримся, то последней фразой, которая подытожит наш с тобой союз, будет пресловутая банальная формула.
— Что это за формула? — убито проговорила Вероника Павловна.
— Разошлись как в море корабли! И этот конец готовишь прежде всего ты. Видишь, тебя раздражает, что я замкнулся на одной диссертации. А на чем мне еще сейчас надо замыкаться?
Вероника Павловна расслабленно поднялась со стула и, болезненно переведя дух, тихо и виновато сказала:
— Прости меня… Я была неправа. Я не хотела тебя обидеть. Тем более — волновать в такое ответственное для тебя время. — Видя, что теперь хоть становись на колени, гнев мужа сразу не уляжется, она понуро вышла из комнаты и неслышно закрыла за собой дверь. Упав на кровать в спальне, не сдерживая рыданий. Вероника Павловна плакала от радости, что свалила тяжеленный камень, который много лет (и год от года все тяжелее) давил на ее душу, и от обиды, что муж с ней так несправедлив и допускает, что какие–то мелкие семейные недоразумения для него могут быть причиной их расставания.
Глава двенадцатая
День у Семена Даниловича сегодня особенный. Можно сказать, праздничный. К нему обещал приехать друг–однополчанин, с кем в одной стрелковой роте они дошли до Берлина. А поэтому он еще вчера вечером зубным порошком надраил свои медали так, что на солнце они горели. Выше других, как бы особо выделяясь, поблескивали три медали: «За отвагу», «За боевые заслуги» и «За взятие Берлина». Во втором ряду, ниже, были прикреплены медали юбилейные.
Жители двора, знавшие Семена Даниловича более трех десятков лет, уже
