Ознакомительная версия. Доступно 38 страниц из 186
племенами и этническими группами. Многие политологи не замечают таких проблем, потому что имплицитно предполагают, будто психологические характеристики везде одинаковы, или считают, что они могут быстро измениться и приспособиться к новым формальным институтам. Но если характерные для популяции религия и основанные на родстве институты не перестраиваются снизу доверху, она застревает между институтами «низшего уровня» вроде кланов или сегментарных родословных, толкающих ее в одном направлении, и институтами «высшего уровня», такими как демократическая форма правления или обезличенные организации, которые тянут ее в другую сторону. Верен ли я своим родственникам во всем или следую обезличенным правилам обобщенной справедливости? Возьму ли я на работу своего шурина или человека, наиболее подходящего для этой должности?
Этот подход помогает понять, почему в одних странах «развитие» (то есть принятие институтов, характерных для обществ Запада) шло медленнее и тяжелее, чем в других. Чем больше популяция зависела (или зависит) от основанных на родстве и связанных с ним институтов, тем болезненнее и труднее идет ее интеграция в обезличенные политические, экономические и социальные институты, эволюционно сложившиеся в Европе на протяжении II тыс. н. э. Рост вовлеченности в работу этих обезличенных институтов часто означает постепенное исчезновение сетей социальных связей, некогда сплачивавших, опутывавших и защищавших людей, под воздействием урбанизации, глобальных рынков, светских систем социальной защиты и индивидуалистических представлений об успехе. Люди сталкиваются не только с экономической неустроенностью, но и с утратой смысла, извлекаемого из своей роли узла в широкой сети межличностных отношений, простирающейся в прошлое (к предкам) и будущее (к потомкам). В ходе этой социальной и экономической реорганизации видоизменяется природа человеческого «я».
Конечно, европейское господство, колониализм, а теперь и глобализация — сложный процесс, и я не привлекаю здесь внимания ко вполне реальным и повсеместным ужасам рабства, расизма, грабежа и геноцида. Этим темам посвящено множество других книг. Здесь я хочу сказать, что, поскольку адаптация человеческой психологии является культурным процессом, идущим на протяжении многих поколений, масштабные социальные преобразования, подобные тем, что связаны с глобализацией, обязательно ведут к противоречиям между новыми институтами или практиками и культурно-психологическими особенностями людей, тем самым больно задевая их ощущения личной идентичности и осмысленности жизни. Это может происходить даже в отсутствие вышеупомянутых ужасов и продолжаться еще долго после их окончания.
К сожалению, социальные науки и стандартные подходы к государственному управлению плохо подходят для того, чтобы понимать возникающие в результате глобализации противоречия между институтами и психологией, а тем более работать с ними. Причиной тому как то, что психологическим различиям между популяциями уделяется мало внимания, так и то, что почти не предпринимается попыток объяснить, как эти различия возникают. Психологи, например, в основном предполагают (часто имплицитно), что объект их исследований — сложившаяся в результате генетической эволюции «аппаратная часть» вычислительной машины вроде персонального компьютера. Описание же «программного обеспечения» — культурного наполнения, загружаемого на этот «компьютер», — они оставляют антропологам и социологам. Однако оказывается, что наш мозг и когнитивная деятельность в ходе генетической эволюции развивались таким образом, чтобы стать во многом самопрограммируемыми, и с рождения готовы адаптировать свою работу к социальной, экономической и экологической среде, в которой они оказываются. Это означает, что нельзя по-настоящему понять психологические особенности, не изучив, как культурная эволюция формировала сознание популяций. Как мы увидели на примере множества исследований (и особенно ярко — тех из них, в которых участвовали дети иммигрантов в США и странах Европы), на психологию людей влияют не только те сообщества, в которых они выросли, но и призраки прошлых институтов — миров, в которых жили их предки и вокруг которых были выстроены сложные системы представлений, обычаев, ритуалов и идентичностей. В результате учебники, которые сегодня выходят под заголовками типа «Психология» или «Социальная психология», следовало бы переименовать во что-то типа «Культурная психология американцев конца XX в.». Что характерно, основная роль культуры в психологии как научной дисциплине сводится к объяснению того, почему люди в странах вроде Японии и Кореи психологически отличаются от американцев. Если вы хотите узнать о психологии японцев или корейцев, вам следует обращаться к учебникам по культурной психологии. Американцев же, и вообще людей Запада, психологи рассматривают как популяции, свободные от культуры; именно наличие у всех остальных некой «культуры» заставляет их казаться странными. Надеюсь, теперь вам понятно, что странные тут — именно мы.
Экономика как дисциплина тоже по-прежнему отягощена мышлением, не оставляющим места возникшим в ходе культурной эволюции различиям в мотивациях или предпочтениях, не говоря уже о разнице в восприятии, внимании, эмоциях, морали, суждениях и рассуждениях. Предпочтения и мотивации людей считаются неизменными. Даже когда речь идет о такой простой вещи, как представления о мире, общепринятый в экономике подход сводится к тому, что они отражают эмпирическую реальность, с которой сталкиваются люди. Культурная эволюция, однако, не обязана добиваться соответствия между реальностью и представлениями. Например, нет сомнений, что в Африке на поведение людей сильно влияют распространенные там верования в колдовство и страх перед ним. Тем не менее, несмотря на то что экономисты уделяют огромное внимание поиску причин слабого экономического роста в Африке, экономических исследований, посвященных влиянию колдовства там или где-либо еще, практически нет — большинству специалистов такое и в голову не придет. Конечно, склонность верить в сверхъестественное — обычное явление: около половины американцев верят в призраков, а аналогичная доля исландцев допускает существование эльфов. Главное — понять, как и почему определенные типы верований по-разному эволюционируют и сохраняются в тех или иных местах. Верования в сверхъестественное и ритуалы — отнюдь не нечто несущественное: определенные их типы способствовали успеху крупных, политически сложных обществ[741].
Одна из проблем, создаваемых всем этим психологическим разнообразием, особенно с учетом крайней необычности психологии людей Запада, заключается в том, что обычно мы видим и понимаем мир через призму наших собственных культурных моделей и интуитивных представлений. Когда высшие чиновники, политики и военные стратеги предполагают, как члены других обществ будут понимать и оценивать их действия, а также реагировать на них, они, как правило, исходят из своих собственных ощущений, мотиваций и суждений. Однако управленческие решения — даже при идеальной реализации — могут иметь одни последствия в Лондоне или Цюрихе и совсем иные — в Багдаде или Могадишо, так как с точки зрения психологии люди в этих регионах сильно отличаются друг от друга.
Специалисты по государственному управлению должны не игнорировать психологические различия, а изучать, как приспособить свои усилия к конкретным обществам и как новые меры могут менять психологию людей в долгосрочной перспективе. Возьмем, например, психологический эффект легализации полигамии или кузенных браков там, где люди
Ознакомительная версия. Доступно 38 страниц из 186
