Книга Царские забавы - Евгений Сухов

Ночь была душной не по-осеннему. Пахло скошенной травой и пряностями. Видно, бедовой была темнота и для Месяца с Красным Солнышком, которые, налюбившись, народили малых младенцев, что остались на черном лике неба в виде крохотных звездочек.

Холмский Алексей вышел с Конюшенного двора и, скрываясь в темноте, миновал тайное крыльцо и стал подниматься по лестнице.

На верхнем крыльце конюшего ждали. Высокая девка в темном наряде вышла из-под навеса и произнесла ласково:

— Батюшка Алексей Михайлович, дожидается тебя Заря Утренняя. Все глазоньки просмотрела, говорит, где же мой Месяц Ясный.

— Не мог я прийти пораньше, — хмуро оправдывался Холмский, — царь отпускать не желал.

— Ступай за мной, — произнесла верная девица, — да не пужайся. Василиса всех стрельцов да печников отправила с женской половины за ненадобностью. Пожаловалась государю, что громко пищалями стучат, да еще лаются в коридорах хуже собак.

Сенная девица шла уверенно, свеча в ее руках слегка подрагивала, отбрасывая на стены уродливые тени, которые могли сойти за призраки, прокравшиеся во дворец.

Василиса ожидала Холмского в тереме. Перешагнул витязь порог и повинился смиренно:

— Прости, радость моя, царь меня попридержал. Если бы он знал, к кому я так спешу, — улыбнулся Холмский.

— Желанный мой, как же я по тебе соскучилась, — оплела Василиса руками шею молодца, словно гибкий хмель хворостину. — Иссушил ты меня, окаянный, всю силу отнял, не могу более ни о чем думать, кроме как о тебе. Часы считаю до ноченьки, чтобы вновь тебя увидеть.

— Думаешь, я не тосковал по тебе, Василиса, — принял в свои объятия царскую приживалку конюший. — Все нутро от жара едва не испепелилось, пока добрался. Все думал о том, как приголублю тебя, как обласкаю.

— Пойдем за мной, — взяла пальцы князя в свою ладонь Василиса и повела в покои.

В горнице был полумрак. Фонарь в дальнем углу освещал Богородицу в серебряном окладе и скорбного Христа. Тихо потрескивала в руке Василисы сальная свеча, и терпкий запах вкусно заползал в ноздри. Василиса казалась князю Холмскому такой же аппетитной, как этот запах, и выглядела так же пригоже, как царская Светлица.

В тереме поживали московские великие княгини, сейчас, обрядившись в царицыны платья, здесь жила государева приживалка.

— Господи, я обезумела! Возьми меня, Алексей, возьми здесь же! Вот она я!

Любовь к государевой любаве напоминала баловство с огненным зельем — никогда не знаешь, когда оно может вспыхнуть, а в этом случае можно было опалить не только рожу, но и лишиться живота. Однако отказаться от Василисы конюший не мог. Любовь засасывала все сильнее, справлялась с ним так же легко, как вязкая топь с поваленным деревом. Неожиданно для себя Алексей понял, что нуждается в Василисе так же остро, как голодающий в пище, как умирающий в причастии, как чахлый цветок в теплом солнце.

— Алешенька, давай уедем из Москвы.

— Куда же мы можем уехать, Василиса? Или ты думаешь, что в Великом Новгороде власть иная, чем в Москве? Скрутят нас бояре и к царю приволокут.

— Давай уедем в Польшу, не достанет нас там Иван. Крадем мы нашу любовь, а я не желаю более таиться.

— Не годится это, Василиса, я ведь князем рожден. Мне без батюшкиных уделов никак нельзя. Если я уеду, так царь наши земли все себе заберет.

— Опостылело мне все царское, голубь мой! — теряла силу под ласками конюшего Василиса. — Не люб мне более Иван. Видеть его не желаю, все тебя, ненаглядного, вспоминаю. Он меня своей радостью называет, а только душой я к тебе прикипела.

Алексей подумал о том, что, не будь Василиса государевой зазнобой, возможно, она потеряла бы частицу своего очарования. Князь Холмский не любил сладкие плоды, что сами падают в руки, слишком приторные они ему казались. То ли дело — сладкое с кислинкой. Именно такова Василиса.

— Могу представить, какова это печаль с нелюбимым постель делить.

— Старый он, Алексей, и немощный, — сетовала Василиса, прижимаясь к сильной груди князя всем телом. — О боже, если бы ты всегда был рядом, ничего бы тогда от жизни не попросила.

Алексей Холмский миловался с ней до утреннего света. Страстна была Василиса. Истомила князя. Иссушила доброго молодца.

— Иисусе Христе, как же ты хороша, Василиса! — восклицал Холмский, любуясь плавными изгибами полноватого тела. — Так бы и не ушел из твоей Светлицы, до вечерней зари баловался бы. Вот ежели ты царицей станешь, может быть, я рядом с тобой на всю жизнь остался бы. Никому бы тебя не отдал!

— Неужно тогда на всю жизнь вместе? — посветлела ликом Василиса.

— А почему бы и нет, Василиса Степановна? Ты царицей стань, а там мы государя изведем и сами по своему усмотрению править будем. Вот тогда никто нашей любви помешать не посмеет.

— Как же царицей мне стать, Алеша, ежели государь-ирод при себе приживалкой держит?

— Не желает, стало быть, женой сделать? — усмехнулся Холмский.

— Не хочет, — всхлипнула Василиса, — говорит, не был я счастлив с пятью женами, не прибудет добра и с шестой. Может, ты бы мне что посоветовал, Алексей.

Помолчал малость Холмский, а потом изрек:

— Научу я тебя, как царя на себе женить. — Рука конюшего осторожно легла на бедро Василисы и осторожно поползла к паху, вырвав из груди женщины стон радости. — Знавал я вторую жену Ивана Васильевича…

— Марию Темрюковну?

— Ее самую. Похотливая баба была. Во всей Руси другой такой не встретишь. Заправляла она государем как хотела. А знаешь почему?

Рука Алексея ласкала живот, пальцы маленькими озорниками перебирали кожу, доставляя бабе сладость. Ее желание нарастало с каждым мгновением, и Василисе едва хватало сил, чтобы не разомкнуть уста и ответить на призыв князя со всей страстью. Пускай поначалу князь набалуется, а уж она сумеет отблагодарить его.

— Почему же, Алексей? — простонала Василиса.