Елизаветы, показывает, как тяжко она переживала свое одиночество. «У королевы Шотландии прекрасный сын, а я — только бесплодный ствол!» — воскликнула она, узнав о рождении Якова.
Но ее изолированное положение только отражало исключительность ее характера. Она жила совсем отдельно от окружавшего ее мира, иногда оказывалась выше, иногда ниже его, но никогда не внутри. С Англией Елизавета соприкасалась только рассудочной стороной. Все нравственные черты эпохи для нее не существовали. Это было время, когда новая нравственная энергия, по-видимому, вдруг охватившая весь народ, облагородила людей, когда честь и энтузиазм получили отпечаток поэтической красоты, а религия стала рыцарским подвигом. Но благородные чувства людей, окружавших Елизавету, затрагивали ее не больше, чем чудесные краски на картине. Она одинаково равнодушно извлекала пользу как из героизма Вильгельма Оранского, так и из ханжества Филиппа II. Благороднейшие люди и стремления служили ей только костяшками на счетах. Только в ней одной известие о Варфоломеевской ночи не вызвало жажды мести.
В то время как Англия торжествовала свою победу над Армадой, королева сердито ворчала по поводу расходов и старалась извлечь выгоду из поставленных ею для победоносного флота испорченных припасов. Ей было недоступно чувство благодарности. Не думая о вознаграждении, она принимала услуги, каких никогда не оказывали государям Англии. Уолсингем истратил свое состояние, спасая ей жизнь и престол, а она допустила, чтобы он умер нищим. Но, по странной иронии, этому самому недостатку расположения к людям она была обязана некоторыми из крупнейших достоинств своего характера. Если у нее не было любви, то не было и ненависти. Она не питала мелкой злобы; она никогда не унижалась до зависти или подозрительности к людям, служившим ей. Она равнодушно относилась к оскорблениям. Ее веселого настроения никогда не омрачали распространявшиеся иезуитами при дворах обвинения в распутстве и жестокости. Она не знала страха. В конце ее царствования убийцы один за другим грозили ее жизни, но ей страшно трудно было внушить мысль об опасности. Когда в самой ее свите открылись католические заговоры, она и слышать не хотела об удалении католиков от двора.
Эта нравственная отчужденность и оказала такое странное, в хорошем и дурном смыслах, влияние на политику Елизаветы относительно церкви. Молодая королева не была лишена религиозного чувства, но ей было почти совсем чуждо духовное настроение, она совсем не понимала важности вопросов, какими занималось богословие. Окружавший ее мир все более увлекался богословскими взглядами и спорами, но они нисколько не затрагивали ее. Она была последовательницей скорее итальянского Возрождения, чем гуманизма Колета или Эразма; к увлечениям своего времени она относилась так, как Лоренцо Медичи — к Савонароле. Ее ум не волновали религиозные вопросы, тревожившие умы ее современников; для Елизаветы они были не только непонятными, но и несколько смешными. К суеверию католика и к набожности протестанта она относилась одинаково — с рассудочным пренебрежением. Она приказывала бросать в огонь католические образа и смеялась над пуританами, называя их «братьями во Христе». Но она не питала религиозного отвращения ни к пуританину, ни к паписту. Протестанты роптали в ответ на допущение ко двору католических вельмож. Католики были недовольны приглашением протестантских политиков в ее Совет.
Но Елизавете все это представлялось вполне естественным. Она рассматривала богословские споры с чисто политической точки зрения. Она была согласна с Генрихом IV Французским в том, что королевство стоит мессы. Ей казалось вполне приемлемым поддерживать надежды на свое обращение, чтобы обмануть Филиппа II, или добиваться успеха в переговорах восстановлением распятия в своей молельне. В ее уме первое место занимали интересы общественного порядка, и она никогда не могла понять, что так бывает не со всяким человеком. Ее остроумие поставило себе задачей выработать такую систему, в которой церковное единство не сталкивалось бы с правами совести; этот компромисс требовал только внешнего сообразования с установленным богослужением, но, как она не переставала повторять, «сохранял свободу мнений». С самого начала она вернулась к системе Генриха VIII. «Я хочу следовать примеру отца», — сказала она испанскому послу. Она начала переговоры с папским престолом, и только требование папы Римского подчинить ее право на престол приговору Рима доказало невозможность соглашения. Первым делом ее парламента было провозглашение ее законности и права на престол, восстановление королевского верховенства и отказ от всякой иноземной власти и суда. При вступлении в Лондон Елизавета поцеловала представленную ей гражданами английскую Библию и обещала «прилежно читать ее». Лично она не желала идти дальше. Как и королева, противниками коренных преобразований церкви была треть Совета и по меньшей мере две трети народа. Из дворянства люди пожилые и богатые были консерваторами и только более молодые и бедные — новаторами.
Но скоро оказалось необходимым пойти дальше. Протестантов было меньше, но они составляли более деятельную и сильную партию, а возвращавшиеся из Женевы изгнанники приносили с собой сильнейшую ненависть к католичеству. Для каждого протестанта месса отождествлялась с кострами Смитфилда, а служебник Эдуарда VI освящался воспоминанием о мучениках. Елизавета привлекла к себе протестантов «Актом о единообразии» (1559 г.), восстановившим английскую литургию и обязавшим духовенство применять ее под страхом смещения; но она ввела в язык служебника такие изменения, которые указывали на ее желание, по возможности, примирить с ним католиков. Она не намеревалась просто восстанавливать систему протектората. Из королевского титула она выбросила слова «глава церкви». Составленные Кранмером 42 статьи были оставлены без внимания. Если бы это зависело от воли Елизаветы, она сохранила бы безбрачие духовенства и восстановила бы распятия в церквях; но отчасти ее усилия парализовались усилившимся ожесточением протестантов. Лондонская чернь ломала кресты на улицах. Попытку сохранить распятия или навязать священникам безбрачие расстроило сопротивление протестантского духовенства. С другой стороны, епископы времен Марии I, за исключением одного, заметили протестантское направление производимых перемен и, прежде чем принести присягу, согласно «Акту о верховенстве», подвергались тюремному заключению и лишению сана. Но для массы народа компромисс Елизаветы представлялся вполне удобоприемлемым. Масса духовенства, даже не принося присяги, подчинилась на деле «Акту о верховенстве» и приняла новый служебник. Из немногих открыто отказавшихся только 200 человек были лишены сана, а прочие остались без наказания. Масса народа не выказывала заметного отвращения к новому богослужению, и Елизавета имела возможность от вопросов веры обратиться к вопросу об устройстве церкви. Смерть Поля позволила ей назначить примасом Англии Мэтью Паркера, своим терпением и умеренностью походившего на нее и ставшего ее соратником в деле преобразования церкви. В вопросах веры Паркер был человеком лояльным, но имел твердое намерение восстановить порядок в церковной дисциплине и службе. Быстрые и глубокие преобразования двух последних царствований расстроили весь механизм английской
