— Лиззи! — истошно вскрикивает мать от страха за выходку дочери. Она понимает, что я едва-едва удерживаюсь от желания всех поубивать, искалечить, вырубить.
Тогда моя глупая кукла выхватывает маленький дамский браунинг размером чуть больше ладони, который прятала между ног и… и приставляет ствол прямо к моему сердцу под грудью, и… глупо кричит: «Руки вверх!» Ей не хватает мужества нажать спусковой крючок и прикончить меня прямым выстрелом в яблочко.
Но и тут моя удача не дремлет — старый слуга принимает к сведению вскрик хозяйки и выбивает оружие из рук идиотки. Браунинг падает вниз, но я успеваю прижать оружие ногой к полу.
— Негодяй! — Лиззи награждает слугу пощечиной.
— Дура! Он спас тебя, — в приступе ярости я хватаю серебряное колечко, что болтается в мочке уха, и рывком раздираю мочку на две веревочки. Кукле впервые в жизни сделали больно! Она настолько ошеломлена болью и напугана видом собственной крови, раздавлена происходящим в доме кошмаром, что даже не вскрикивает. Она вдруг по-настоящему перепугалась. Единственное, что я позволила себе — схватить пальцами разодранное ухо и чувствовать, как горячие струйки завиваются красной прядью вокруг пальцев.
Яблоко падает с головы тетушки на пол и катится под стол.
Краснощекий подонок приходит в себя и откидывается на спинку кресла, и, хотя перед глазами плывет, он по прежнему полностью владеет собой, промокает макушку батистовым платком и смотрит есть ли кровь на ткани.
Лиззи разражается рыданиями.
— Лиззи! Терпи — приказывает мачеха и обращается ко мне как можно спокойно, — я сдаюсь. Вы настоящая дочь Розали и наследница семейного капитала.
— Роз! Не теряй головы, — оживает окончательно господин гадов, поправляя рыжий гребешок каплуна, — Это еще надо доказать.
— Это ты не теряй головы, Гай. Посмотри — она непобедима. Она нашла нас. Шесть человек убито или ранено. Она все знает. Она прочитала послание… Это возмездие. Я не хочу гореть в аду. Я сдаюсь.
— Так вы моя мать?! — изумляется Лиззи.
Она всегда считала Роз только приемной матерью.
В ответ молчание.
Я не желаю разговаривать с пауками, я демонстративно вываливаю на стол содержимое корзинки. И жду, что мое оружие сделает с ними. Смерть настолько витает над собранием, что все сразу понимают, в чем дело. И замирают. Неужели она непобедима? И грянул час возмездия?
Во фруктовой корзинке осталось всего три каменных яблока… с легким гневным шорохом тяжести они раскатываются в разные стороны по паркетному столу, и в их сосредоточенном медленном хмуром разбеге, чувствуется сила и замысел. Каждое движение идеальных изумрудных шаров угрожает. Все три преследуют некую скрытую цель. Первый шар перекатывается через кочергу, прямо через раскаленный конец, таким образом, что кочерга с головой пса взлетает над столешницей и стоит, покачиваясь, в дымной ране ожога посреди стола. Непостижимым образом она сохраняет равновесие. Второй шар минует пальцы мерзкой предательницы тетушки Ма-гды — та, оцепенев, не успевает во-время отдернуть ладонь — и почти замедляет свой раскат… Путь третьего шара наиболее долог, он тяжело катится не поперек, а вдоль стола — прямо в сторону мачехи; широко раскрыв гипнотические глаза, стерва смотрит, как шар, убыстряя бег, движется к ней, ближе, ближе, быстрее!
Внезапно все тот же верный слуга, выставив растопыренную руку из-за спины хозяйки, хватает шар и снова встает по стойке смирно у кресла, держа плод в белой перчатке.
И ничего не случилось.
В этот момент два оставшихся шара одновременно падают на пол, — казалось бы они должны расколоться о наборный паркет — не тут-то было, оружие продолжает свой неутомимый бег. А кочерга все еще стоит, балансируя на месте, словно ожидая подхвата! Второй шар катится в сторону телохранителя и, пройдя ровнехонько между ног ударяется в дверь и замирает.
Снова ничего нз происходит, если не считать, что высоченная дверь от толчка чуть-чуть приоткрылась.
Остался последний шар, который стремится к стене, задернутой слева и справа тяжелой гардиной. Я не сразу понимаю, что там, за завесой, окно во всю стену. Шар неумолимо катится вперед, целясь точно в просвет между шторами, в крохотный зазор между кромками ткани, туда, где синеет стекло и видны краски рассвета. Скоро восход! Последний шар катится быстрее других по паркету. Лица в страхе следят за круглым рокотом рока. Мне кажется, что яблоко гнева убыстряет свой бег. Вероятно пол имеет незаметный наклон к стене и шар его чувствует. Sot он прокатился мимо ножки рояля. Удар. И снова ничего не происходит. Всего лишь приоткрывается створка балконной двери. Ноль! Но поднимается легкий сквозняк, свежий ветерок с моря врывается в зал, ветерок набирает силы, вот он уже отгибает край тяжелой— портьеры, узкая створка распахивается до конца и в зал— уйя! — с оглушительным хохотом из окна прыгает на рояль отвратительный горбатый волосатый урод с голыми красными ушками. Это павиан. Он в ярости. У него откушен хвост. Зубы пантеры оставили только кровавый обрубок. Шерсть дыбом. Скользнув по глади, чиркая кровью по черному льду, он прыгает на пол и, сутулясь, бежит к столу, скаля острые желтые зубы. Он визжит от боли и унижения. Легким сатанинским прыжком вскочив с пола на стол, зверь на миг замирает, рыча, и вдруг, схватив кочергу за рукоять, в злобной панике и животном безумии совершает несколько молниеносных ударов…
Нападение обезьяны было настолько отвратительным и абсурдным, что гады оцепенели, не зная, что делать.
Первый удар пришелся по тетушке Магде. Павиан ткнул раскаленным крюком прямо в рыхлую грудь. Вскрикнув, она резко отпрянула от безумной клюки и, получив ожог, упала вместе со стулом на пол. Крича от ужаса.
Вторым ударом зверь расколол стеклянный стакан.
— Иссис, фас! — очнулась мачеха, снимая наконец руку с ошейника черного дога. Адская собака кинулась в атаку.
Никто не думал, что бой будет так скоротечен.
Бросившись на обезьяну, пес не мог вскочить наверх, а только лишь встал на задние лапы, положив передние на стол, вонзив когти в дерево и оглушительно лая алой пастью.
Последующие движения павиана отличались какой-то преступной осмысленностью. Отпрыгнув от края, чтобы не угодить в зубы собаки, он вдруг, урча, занялся кочергой и, прижав кочергу к дубовой столешнице, — двумя руками! — с силой давнул на кончик оружия — я не верила глазам — зверь заострил угол крюка, и превратил гэобразную кочергу в кошмарную единицу. 1! Все движения обезьяны, повторяю, были совершенно осмысленны, словно перед нами в меховой кислой шкуре кривлялся какой-то злобный страшный горбун-квазимодо.
Заострив кочергу, павиан одним прыжком вернулся на край стола и, подняв оружие перед грудью, резким отвесным ударом вонзил в отверстую пасть собаки, целя в самую середину. Дог вцепился зубами в горячий металл, пытаясь сдержать убийственный напор железа, но павиан с хладнокровием садиста протолкнул острие в самую глубь глотки, а затем потащил крюк обратно из горла, цепляя внутренности и выдирая с мясом наружу — как закричала мадам! — она успела подбежать и вцепиться в кочергу — красно-сизое, еще воющее месиво, в котором с содроганием я узнала только оборванный собачий язык.
