Ознакомительная версия. Доступно 31 страниц из 152
Вальдес, полный, как ему казалось, пророческой ревностью, написал на кастильском языке «Диалог о событиях, приключившихся в Риме», где повторил и развил обличения Эразма, доведя их до практического вывода, какого не делал и сам Эразм: видимые святыни Рима сам Вышний промысел обрек на осквернение и уничтожение, ибо нечестивцы, забыв о невидимом Боге, о Его заповедях, о подлинной сути христианского учения, обратили их в предмет идолослужения и неправедной наживы.
«Диалог» завершался утверждением, что если император «теперь реформирует Церковь, то достигнет в этом мире величайшей славы, которой никогда еще никто не достигал, и до конца мира будут говорить, что Иисус Христос основал Церковь, а император Карл V – восстановил. А если он этого не сделает, то, даже если все это произошло без его воли и он имел и имеет самые лучшие намерения… не знаю, что скажут о нем потомки, – писал Вальдес, – и какой ответ он даст Богу в том, что не сумел использовать такую возможность, как сейчас, чтобы принести необычайную службу Богу и несравненное благо всему христианскому общежительству»[69].
Итак, Вальдес призывал императора идти до конца и полностью лишить католическую церковь светской власти и земных богатств.
Кастильоне, как видим мы на многих страницах «Придворного», был далеко не в восторге от того состояния Церкви, которому был свидетелем. Но он признавал вещи так, как они сложились в течение многих веков, и навряд ли мог себе представить строй и быт Италии без церковных владений, бенефициев, десятин, без возможности церковной карьеры для немалой части итальянской знати и, разумеется, без церковного покровительства университетскому образованию, учености и искусствам. Почти все, что страстно влекло его в Рим, все, что было ему дорого в нем, все, чем Рим был уникален во Вселенной, находилось в какой-то связи с папством: именно папство вдыхало жизнь в остатки Рима древнего, и оно же насыщало торжественностью, красотой и содержанием Рим новый. Оно наполняло город и его храмы молитвой верующих всего христианского мира, и оно же наполняло его пороками и нечестием. Кастильоне, рожденный и выросший вдали от Рима, впервые увидевший его двадцатипятилетним, в письмах и стихах называет Рим родиной. А родину любят такой, какова она есть, вместе с тем, что само по себе даже способно внушать отвращение.
Для Кастильоне Рим – живые люди: это священники, совершающие мессы на тысячах его престолов, монахи и монахини его монастырей, это художники, скульпторы, каменотесы, плотники, укладчики мостовых, кузнецы, портные, зеленщицы и молочницы на рынках. Это те, кто создавал Рим трудами каждого дня, те, с кем его самого связывали сотни больших или малых дел и впечатлений. Знаменитые римские блудницы – да, и они были частью судьбы его или кого-то из его друзей; есть у него и стихи, посвященные недолгим римским подругам. И он живо мог представить себе долю каждого из этих знатных и совершенно безвестных, праведных и грешных людей, оказавшихся во власти ничем не ограниченной жестокости.
Ничего подобного не чувствовал Вальдес. Ничто в Риме не привязывало его сердца, ничего в нем не было жаль.
В отличие от Кастильоне, Вальдес не видел войны, ее ужасы не преследовали его в воспоминаниях и снах. Одуревшие от крови и разгула наемники представлялись ему стройными рядами вершителей Божьей правды; но даже их самих, тысячами беспомощно вымерших от чумы в разоренном ими городе, молодому теоретику не было жаль, когда перед его мысленным взором вставал головокружительный исторический шанс «принести необычайную службу Богу и несравненное благо всему христианскому общежительству».
Человек, имевший мало практического жизненного опыта, но очень восприимчивый, Вальдес легко и поверхностно заимствовал от тех, кого почитал или от кого зависел, мысли, слова и манеры. Презрительный тон по отношению к «темным людям», подхваченный у Эразма, он соединяет с верой в божественное покровительство своей собственной персоне и миссии, копируя в этом отношении канцлера Гаттинару.
Хотя Вальдесом при написании «Диалога», несомненно, двигали и убежденность, и личный интерес, его книга не могла восприниматься как выражение лишь частного мнения. Идеолог из канцелярии не решился бы обнародовать ни одной строчки, которая не была бы угодна его начальнику, великому канцлеру, и все это прекрасно понимали. Вальдес давал свою рукопись на прочтение большому числу испанских сановников, и, несмотря на наличие в ней мест, жестоко бьющих по традиционному испанскому благочестию, все ее шумно одобряли.
В ту пору при императорском дворе горячо обсуждалось предполагаемое прибытие Эразма Роттердамского, самого крупного и влиятельного среди европейских интеллектуалов, ко двору императора Карла. Этого события ждали как настоящего триумфа имперской идеи и начала новой реформы Церкви, способной спасти ее от лютеровского раскола и напора еще более радикальных протестантских течений. Поэтому даже места в «Диалоге» Вальдеса, очень близко напоминавшие лютеровские тезисы, не пугали: столь сильна была вера в призвание императора удержать единство христианского мира перед лицом как внутренних противоречий, так и турецкой угрозы. «Кто посмеет отрицать, что все идет по планам Цезаря? Ему будет дано поднять до небес престиж христианского мира, чтобы, после того как он сокрушит нечестие и коварство варваров, весь земной шар последовал святейшему учению Креста», – писал Гаттинара.
* * *
Тем временем военные действия между имперскими и французскими силами в Италии продолжались с усиленным ожесточением. Теперь их ареной стала территория бывшего Неаполитанского королевства. Но Климент VII, получивший жестокий урок, даже в моменты, когда военное счастье сильно склонялось на сторону Франции, не делал новых попыток блокироваться с ней; напротив, огромные суммы из церковной казны шли на выплаты испанскому и немецкому войску. Порукой лояльности папы были несколько кардиналов, содержавшихся в Неаполе в качестве заложников.
1528 год принес имперской армии неожиданный большой успех. На сторону Карла перешел, вместе со всем генуэзским флотом, адмирал Андреа Дориа, чьи силы до сих пор обеспечивали преобладание Франции в морской войне. На суше французское войско понесло жестокие потери от тифа и дизентерии.
Чем яснее становилось, что победа достанется Карлу V, тем больше наращивала дипломатические усилия Папская курия. Ей теперь был нужен мир, гарантирующий Святому престолу покровительство императора, коль скоро играть самостоятельную роль не оставалось сил. Линия, которую ранее, вопреки мнению большинства курии, безуспешно защищал Кастильоне, теперь оказывалась для Ватикана единственным способом выживания. Летом в Барселоне прошли наконец переговоры и был составлен проект мирного соглашения между Святым престолом и Империей. 16 сентября Карл торжественно объявил Государственному совету о своем решении лично ехать в Италию, чтобы принять императорскую корону от папской руки.
Но тем опаснее звучала пропаганда «окончательного решения» вопроса с папством, запущенная пером Альфонсо Вальдеса. Распространение «Диалога», пусть даже не печатное, а в списках, в глазах общества могло значить, что канцелярия его величества продолжает прощупывать мнения испанской и европейской элиты, готовая, в случае каких-то помех к соглашению с папой, вернуться к уже испробованным карательным методам.
Ознакомительная версия. Доступно 31 страниц из 152
