Книга Дягилев - Наталия Чернышова-Мельник

…Казалось бы, сезон в «Театре Сары Бернар», прошедший блестяще, должен оставить о себе добрую память. Но буквально в последний день выступлений артистов, 12 июня, произошел инцидент, который произвел тягостное впечатление на присутствующих и был воспринят ими как дурной знак.

После окончания спектакля Дягилев, как обычно, отправился в ресторан, а Лифарь переодевался в гримуборной. Уже готовый ехать ужинать, он вспомнил о лежавших на шкафу эскизах Жоржа Руо, подаренных ему Маэстро. Сергею стоило только протянуть руку, чтобы взять их… Вдруг зеркало, кем-то положенное на эскизы, упало сверху и разбилось вдребезги. Танцовщик с тоской подумал, что Русский балет больше никогда не вернется в этот театр.

Вместе с Павлом Челищевым и Борисом Кохно он собрал осколки и, «чтобы предупредить несчастье», бросил их с моста в Сену. Затем они вместе поехали в ресторан к Дягилеву. Но пережитое волнение оказалось таким сильным, что скрыть его Сергею не удалось. Тут же последовали вопросы: «Что с тобой? Почему ты такой бледный?»

Промолчать или, на худой конец, отшутиться не получилось. Лифарь рассказал верившему во все приметы Сергею Павловичу историю с зеркалом. Тот, по словам Сергея-младшего, «насмерть перепугался и, по крайней мере, в течение недели находился под гнетом этого впечатления». Видимо, следствием этих переживаний стало появление у него на теле фурункулов «невероятной величины», приносивших страдания.

После окончания парижского сезона труппа отправилась в Германию — Дягилев заключил ангажемент на выступления в Берлине и Кёльне. Он не забыл, конечно, о неудачном сезоне 1926 года, но надеялся на лучшее. Несмотря на многочисленные трудности, которые ему постоянно приходилось преодолевать, Маэстро давно выработал кредо, не раз помогавшее ему выйти победителем из самых тяжелых жизненных неурядиц: «Нельзя жить без надежды снова увидеть на заре луч завтрашнего солнца». На этот раз его надежды оправдались сполна: выступления Русского балета в Берлине прошли триумфально, театр всегда был полон, а пресса хвалебна. Берлинские балетоманы с восторгом приняли «Весну священную», «Половецкие пляски», а также несколько недавних постановок: «Блудного сына», «Бал», «Кошку»… Большой интерес вызвал также «Вечер Стравинского». К удовольствию зрителей, оркестром дирижировал Эрнест Ансерме, специально приглашенный Дягилевым для гастролей в Германии.

Удовлетворенный успехом, Маэстро отправился через Париж в Лондон — готовить продолжение сезона. Труппа же выехала в Кёльн, где артистам предстояло дать еще несколько представлений. В июле все должны были встретиться на берегах Темзы.

Последние сезоны в Лондоне оказались вполне удачными, но Дягилев мечтал вернуться на сцену Ковент-Гардена, где труппа не выступала с 1920 года. Наконец, благодаря помощи сэра Томаса Бичема, леди Джульетт Даф и некоторых других влиятельных друзей ему удалось добиться своего. В программу он включил последние постановки Русского балета и «Весну священную». Сюрпризом для зрителей стало появление Тамары Карсавиной в «Петрушке» и Ольги Спесивцевой в «Лебедином озере». А напоследок был дан концерт, состоящий из симфонических произведений, прежде не слышанных лондонской публикой. Главный мотив введения этого новшества — страстное желание Дягилева показать зрителям свое новое открытие — Игоря Маркевича, к которому он всё больше и больше привязывался.

Был ли готов юный композитор к столь ответственному дебюту? Вряд ли. По всей видимости, Сергей Павлович в глубине души это понимал, но, нетерпеливый по характеру, он не умел ждать. Кроме того, как замечает С. Л. Григорьев, «выступление в Ковент-Гардене с балетом Дягилева давало Маркевичу уникальную возможность, которая могла более не повториться».

Маэстро понимал, что к дебюту молодого дарования публику нужно подготовить. 9 июля в письме редактору лондонской газеты «Таймс» он рассказывает о балете маститого Игоря Стравинского «Лиса» и предстоящем концерте его тезки: «…Игорю Маркевичу шестнадцать лет. Никто в мире не может угадать, что выйдет из этого замечательного юноши. Мне его музыка дорога, потому что я вижу в ней рождение того нового поколения, которое может явиться протестом против парижской оргии последних лет. Конечно, Маркевич и его единомышленники невольно впадают в другую крайность; всякая мелодическая романтика — их враг. Маркевич начинает с чрезмерной видимой сухости, он не может допустить ни одного компромисса. Настойчивость его ритмической динамики, этого продукта наших дней, особенно поразительна, имея в виду его годы. Темы его запрятаны в контрапунктные сундуки. Для нашего сегодняшнего слуха его музыка лишь соседствует с удовольствием. Но ему не всю жизнь будет шестнадцать лет, и слух наш найдет ключ к его испуганно запрятанному тематизму».

Дягилев, как всегда, был энергичен, вникал в каждую деталь. В день открытия сезона, 1 июля, он создал «атмосферу, наиболее благоприятную для восприятия» балета «Блудный сын», поместив его между двумя спектаклями-фаворитами — «Богами-попрошайками» и «Свадьбой Авроры». Конечно, во время каждого спектакля Маэстро с волнением следил за реакцией зрительного зала, радовался успеху балета «Бал» и триумфальному появлению Тамары Карсавиной в «Петрушке». И всё же с особым нетерпением он ждал дебюта Маркевича, ради которого, несмотря даже на явное нездоровье, пренебрег требованием своего парижского врача Далимье лечь в клинику.

Накануне заявленного в программе выступления юного композитора Сергей Павлович организовал полуоткрытую генеральную репетицию «Лисы», на которой Маркевич исполнил свой фортепьянный концерт. Специально приглашенные друзья Дягилева и ведущие критики лондонских газет отнеслись к его юному протеже благосклонно, но, кажется, они скорее были готовы обсуждать «Лису», чем сочинение Маркевича.

Наступило 15 июля — день официального дебюта. Концерт молодого композитора состоялся после балетов «Карнавал» и «Послеполуденный отдых фавна» и перед балетами «Лиса» и «Боги-попрошайки». Нервное напряжение Дягилева, казалось, дошло до предела. Он безоговорочно верил в талант этого юноши и, превозмогая боль, делал всё, что в его силах, чтобы юный музыкант мгновенно стал знаменитым. Но поверит ли в его звезду так же безоговорочно публика?

Маэстро послал телеграмму Мизии Серт с просьбой приехать как можно скорее — для моральной поддержки. Она застала Дягилева в Ковент-Гардене «полумертвым от усталости» и впоследствии в воспоминаниях признавалась: «…при виде бедного Сержа, который, спускаясь по лестнице, опирался на плечо маленького Игоря Маркевича, глубокая тревога охватила меня. Лицо Дягилева искажала боль. Скверный фурункул внизу живота не заживал. Врачи настаивали, чтобы он поехал отдыхать и серьезно лечиться. Но Серж в это время был занят только Маркевичем…»

Увы, надеждам импресарио не суждено было сбыться. Его протеже играл свой концерт неровно, до совершенства было очень далеко. Скорее всего, добиться успеха ему помешали волнение и неопытность. После того как отзвучали последние аккорды, в зале раздались аплодисменты. Но они были не более чем знаком вежливости. Как свидетельствует режиссер Григорьев, «стало очевидно, что Маркевич еще не готов к публичному выступлению, особенно столь громко разрекламированному и перед такой строгой аудиторией, как публика Ковент-Гардена».