А Бог почему-то не отчаивается, Бог терпеливо ждет, Бог подталкивает краткого человека то Буддой, то Христом, то индивидуальной ересью.
* * *
Чем дальше человечество проникает в область неземного с целью потребительского использования, тем шире становится область обратного эффекта: бомбы, крематории, Сталины, Хусейны…
Ну, очевидно же, что государственная печать не предназначена для колки орехов!
* * *
К моей душе прибилась блудной овцой чья-то чужая душа, вцепилась что есть сил и держится, качаясь над смертной пустотой, и в моей власти воспротивиться и отторгнуть ее чужеродное присутствие. Но не сестра ли она мне, терпящая бедствие, и какая разница, по чьей вине совершилась беда. О вине можно поговорить потом, а сейчас безадресный звонок в мою дверь, так почему же не протягивает руку мое дальнее Я, если оно бессмертно… Сделай усилие, душа, отзовись хотя бы эхом на глас бесконечности.
* * *
Все нутро сотряс сорвавшийся во всяких тормозов мат. Мат начался как обыкновенный мужицкий, но, исчерпав убогое воображение пьяниц и работяг, перерос в дамский, после которого мне захотелось укрыться под вшивой полой встречного забулдыги и сообщить ему, как он нежен и деликатен.
— Нежности ей — трам-бух-тра-та-та и так далее!.. Эй, держите меня деликатно трах-тара-рах, чтоб вас всех бам-барах-бах!..
— У меня идея, — проговорила я, дождавшись просвета. — У нас только что создали альтернативное вещание. У них дефицит свежих идей. Предложи им свое мат-шоу, заработаешь миллион.
— Миллион!.. — взревела Е. — Ты мне тра-та-та баки туда-сюда не заговаривай! Давай как человек так-перетак и по-всякому, если не хочешь, чтоб я навсегда свихнулась! У меня крыша едет от твоей та-рарам фигни! Я честно ждала, а у тебя бам-бух-бах дальше-больше… Все!! Когда, клизму им в нос, мужика приведешь?
Я не спешила понять:
— Какого мужика?
— Да хоть какого, лишь бы трах-тах-тах!..
— Перестань собачиться. Это не располагает к общению.
— А мне твое общение сто раз бах-бах-бах…
— Дело хозяйское, — выдержанно объявила я и взялась за ближайший толстенный том.
«…геометрическое место точек круговых сечений, проходящих через центр тяжести вихря и перпендикулярных линии тока, и представляет собой поверхность, получаемую вращением синусоиды вдоль своей продольной оси…»
Мне показалось, что Е. рванулась фейерверком. В глазах рябил шквальный звездопад, как ночью в середине августа. Но и сквозь звездопад я заставила себя видеть темные потухшие буквы:
«…ментальная интерпретация логоса представляет из себя в метафизическом пространстве геометрическое место точек возможного распространения свойств и связей данного объекта…»
Я упорно произносила строчку за строчкой, мгновенно отыскивая у гениального Шмакова наименее сопряженные с обычным восприятием фразы, надеясь, что Е. не окажется бегуном на длинные дистанции. Шмаков мне попался на эзотерическом книжном развале, куда я недавно заглянула, гонимая внутренним голодом и скромной мыслью, что я не первая взывающая к Небу еретичка. Я еще не успела его прочитать, это не детектив, на который хватит одной ночи, тут постижение явно мерилось целой жизнью. Я медлила с принятием кем-то приготовленной пищи, испытывая желание провести рекогносцировку мира самостоятельно. Но и выхваченные наугад несколько страниц поразили меня глубиной и добросовестной заботой о приоткрывшем очи еще неуверенном разуме. С этой книгой я перестала чувствовать себя сумасшедшей.
Е. оказалась чемпионкой. Она выкинула белый флаг только через двадцать минут.
— Марусь… Я не буду, Марусь… Раз больше никакой язвы рядом, одна ты… Хрен с тобой, говори что хочешь, только сама, а то у меня заворот кишок от этого твоего… Он кто? Доисторический? Неуж недавний? А себя-то понимал? Ой, давай лучше чаю попьем…
— Разве он до тебя доходит? Я имею в виду чай.
— Ну, не доходит, понятно, но все-таки. Напиться не напьешься, а вкус есть.
Я отправилась на кухню и поставила чайник. Пить хотелось и мне.
— Я крепкий люблю, — объявила Е. — И сахару побольше.
— Тебе не повезло. Я пью без сахара.
— Жмешься, что ли? — изумилась Е. — В зоне и то хоть пол-ложки бросали…
— Вон сахарница, трескай.
На моих задворках обвалилось беспомощностью. Беспомощность поспешила спрятаться за мирным голоском:
— Чего к мужику-то моему не сходила?
Я тему не поддержала.
— Зачем? — спросила я.
Если бы она сидела напротив, она бы, вероятно, чем-нибудь подавилась.
— Ты что? Ты как?.. Бананами обходишься?
До меня как-то не сразу дошло, что имеется в виду. Чтобы окончательно спуститься от шмаковских небесных вихрей, потребовалось время. А когда всё же дошло, я выплеснула оставшийся чай в сторону соседнего стула.
Только вряд ли Е. там находилась.
— На стену попало, пятно будет, — посожалела Е.
Я мрачно молчала.
— Да ладно тебе, — вполне по-свойски пробормотала Е. — В зону бы тебя, чистоплюйку… Кто как может устраивается. И ничего тут такого, раз природой устроено, но не обеспечено.
— Что природой устроено? — не выдержала я. — Что тебе не обеспечено?
— Ну, ты посмотри! — изумилась Е. — Ну, прям первый раз слышим… Да теперь про это в детском саду знают! Что у кого и для какой надобности.
— Ну, и для какой же?
— А для трам-тарарам там-там!..
— Это у детсадовских ангелочков такая надобность?
— Не строй дебилку, сама знаешь, что удовольствие.
— От комаров чешешься — тоже удовольствие…
— Ты фригидная, что ли? Тогда какого рожна он к тебе таскался?..
— Давай договоримся: мухи у нас отдельно, а борщ отдельно.
— Мухи, ага… — обиделась Е.
Я почувствовала, что от темы податься некуда. Я опустила забрало и взяла копье наперевес.
— В какие бы одежды ты ни рядилась, Елена, король все равно голый.
Она озадачилась. Не надолго. Голый король заставил ее предвкушающе потянуться.
— Давай, давай, голышом самое то. Ха, порнуха на словах — я не пробовала. Думаешь, получится?
Ни о чем другом она не в состоянии. Знакомая картина. Не она одна.
Не найдя иного, я зашла с единственной карты, которую обнаружила:
— А дочь про тебя знает? Хоть что-нибудь?
Я почувствовала, как она ужалась. Втянула липкие щупальца. Огрызнулась, защищаясь:
— Тебе-то что?
— Сколько ей? — спросила я, представив среди миллионов брошенное существо, которого лишила заслона не безнадежная смерть, а чья-то легковесная глупость.
