извѣстныхъ качествъ, идей и стремленій. И съ тѣхъ поръ остается въ силѣ патріотическій пароль и лозунгъ: надо во что бы то ни стало дружитъ съ Россіей, т.-е. съ русскимъ государством, съ той силой, которая можетъ пригодиться въ ближайшемъ будущемъ.
Къ чему же сводится фактическое и притом искреннее добровольное знакомство французовъ съ нами? Самымъ яркимъ фактомъ духовнаго взаимодѣйствія является то мірное завоеваніе, которое русский романъ произвелъ въ Парижѣ къ половинѣ 8о-хъ годовъ. Но развѣ это сдѣлали французы? Завоева ніе произведено нашими писателями и ихъ переводчиками И среди этихъ переводчиковъ найдется какихъ-нибудь два-три француза, а остальные были русскіе. Подводя итоги моимъ личнымъ воспоминаніямъ, знакомствамъ и встрѣчамъ за цѣлыхъ тридцать лѣтъ, я приведу еще разъ нѣсколько именъ французовъ, которые стали изучать нашъ языкъ, литературу, исторію, государственный и общественный бытъ. Изъ слушателей русскаго поляка Ходозко, занимавшаго кафедру славянскихъ нарѣчій въ Collège de France, вышелъ профессоръ Леже— одинъ изъ первыхъ французовъ моего поколѣнія, которые стали преподавать русскій языкъ и знакомить публику съ нашей литературой. Всего больше узнала французская публика о Россіи, какъ о государствѣ, о внутренней жизни нашего общества, изъ статей и книгъ Анатоля Леруа Болье. Успѣху русскаго романа, какъ я уже говорилъ выше, способствовалъ. Мельхіоръ де-Вогюэ; русской исторіей занялся Рамбо; а теперь, въ числѣ профессоровъ Collège de France, какъ вы видѣли выше. есть французъ нѣмецкаго происхожденія, г. Флахъ, читающій постоянно лекціи по нашему государственному и обычному праву. Къ этому надо прибавить все то, что сдѣлано по преподаванію русскаго языка въ парижскихъ лицеяхъ и то, что пишется въ критическихъ статьяхъ, корреспонденціяхъ, очеркахъ и монографіяхъ и въ газетной прмссѣ, и въ болѣм спеціальныхъ серьезныхъ изданіяхъ.
Но проникла ли въ свѣтское парижское общество, въ буржуазную или народную массу потребность знакомиться съ Россіей и русскими, настолько, чтобы имѣть о насъ, о нашей государственной и общественной жизни, о нашихъ порядкахъ, нуждахъ и потребностяхъ, хоть какое-нибудь вѣрное представленіе. Та система замалчиванья, которой держится теперь французская пресса во всемъ, что касается Россіи, какъ только что-либо кажется ей сколько-нибудь щекотливымъ, конечно, не поведетъ къ настоящему знакомству съ нашимъ отечествомъ. Да у французовъ, повторяю, (за исключеніемъ нѣкоторыхъ выдающихся ученыхъ, мыслителей и публицистовъ), малая склонность уходить въ чужую душу, дѣлать чужую страну предметомъ продолжительныхъ и постоянныхъ изученій. Они могутъ быть сами, какъ нація, создавшая столько привекательныхъ (вещей — близкими намъ, быть можетъ, больше чѣмъ англичане: нѣмцы или итальянцы; но это уже ихъ счастье. И еслибъ всѣ остальныя націи, въ томъ числѣ и мы, отличались такою же малой воспріимчивостью ко всему тому, что не свое, то, конечно, и мы бы остались равнодушными къ тому, что французская надія создала, какъ она поработала для идеаловъ европейскаго человѣчества, чего добилась, въ лицѣ своемъ, и для другихъ націй.
И развѣ неправда, что французы вчерашняго для, тѣ, кто носятся теперь съ Россіей и русскими — все-таки же остаются, въ концѣ-концовъ, съ своими коренными свойствами, не могутъ отрѣшиться (какъ и другія націи) отъ взгляда сверху внизъ на кого бы то ни было, въ томъ числѣ и на насъ? Положимъ, намъ до сихъ поръ нельзя тягаться съ ними во многомъ, но развѣ неправда, что русскіе, прекрасно знающіе французовъ, находятъ сплошь и рядомъ, что даже самые воспитанные парижане, въ свѣтскомъ обществѣ, осыпая насъ любезностями всякаго рода, даютъ намъ все-таки почувствовать — какъ мы должны быть счастливы, вкушая всѣ тѣ блага и приманки жизни, какія можно имѣлъ только въ ихъ Парижѣ и вообще во — Франціи? Этотъ оттѣнокъ снисходительнаго превосходства сквозитъ въ самыхъ дружественныхъ и льстивыхъ обращеніяхъ къ вамъ французовъ. Но они предполагаютъ, что мы этого не понимаемъ и должны быть чрезвычайно счастливы за все то, что видимъ, слышимъ, испытываемъ въ ихъ обществѣ. И сами они, до сихъ поръ — даже и болѣе проницательные изъ нихъ — не догадываются, что въ «патріотическомъ» слоѣ русскаго общества, гдѣ французы думаютъ найти самыя искреннія симпатіи, на нихъ частенько смотрятъ весьма пренебрежительно. Поговорите вы съ любымъ нашимъ патріотомъ-консерваторомъ изъ высшихъ барски-чиновничьихъ сферъ— и онъ будетъ вамъ не иначе называть всѣхъ теперешнихъ представителей французской націи, какъ «панамистами». Одна эта кличка уже даетъ достаточно вѣрную ноту.
Сорокалѣтнее знакомство позволяетъ мнѣ, подводя всѣ эти итоги, придти еще къ тому заключительному выводу, что личныя сношенія наши съ французами разныхъ слоевъ и классовъ общества, вплоть до мелкихъ буржуа, рабочихъ и; прислуги, въ Парижѣ и въ провинціи, какъ бы ни повернулись политическія дѣла, — будутъ оставаться такими, какими ихъ сдѣлали особенности душевнаго склада французовъ и русскихъ Отрицательныя стороны француза вредятъ больше всего ему самому; онѣ мѣшаютъ также серьезному сближенію его съ нами, но не мѣшаютъ ежедневнымъ сношеніямъ. Мнѣ кажется даже, что наши недостатки, кое въ чемъ, похожи; a это и дѣлаетъ насъ терпимѣе къ французамъ, хотя и мы съ своей стороны, если взять массу русскихъ, даже и въ интеллигенціи, могли бы давнымъ давно разностороннѣе и безпристрастнѣе относиться къ французамъ, искреннѣе и серьезнѣе изучать все то, что они внесли съ собою въ европейскую культуру.
О «шовинизмѣ» англичанъ никто никогда не говоритъ, даже въ тѣхъ странахъ, гдѣ ихъ не долюбливаютъ, т.-е. во Франціи и надо прямо сказать — у насъ. Зато на счетъ гордости, высокомѣрія и въ особенности «коварства» и «алчности» — распространяются, болѣе и менѣе, всѣ. Но пора, мнѣ кажется, тѣмъ, кто сколько-нибудь присматривался къ Англіи, высказать свое болѣе терпимое и объективное мнѣніе, свободное отъ всякой преувеличенной англоманіи, въ которой, быть можетъ, иной русскій «патриот» и станетъ упрекать пишущаго эти строки.
Если во французахъ національное чувство, сознаніе своего единства и желаніе отечеству хотя и дурно понимаемой славы — до сихъ поръ есть самый главный оплотъ, ограждающій французскую націю отъ вырожденія и распаденія, то и у англичанъ это чувство не менѣе сильно и притомъ гораздо болѣе серьезно, по крайней мѣрѣ въ томъ, что составляетъ центръ Великобританіи, т.-е. въ чисто англійскомъ обществѣ и народѣ. Разумѣется, такой сплоченности, какъ во Франціи, вы не найдете и въ европейскихъ владѣніяхъ британской императрицы, какъ называли, по иниціативѣ покойнаго Биконсфильда, королеву англійскую. Тутъ каждый французъ, не безъ злораднаго подхихикиванья, будетъ вамъ указывать на то— какъ единство Великобританіи держится однимъ насилиемъ. Ирландія не только не примирена, но въ послѣдніе годы до шла до крайнихъ предѣловъ въ своемъ стремленіи къ автономіи. А это — говорятъ враги Англіи — почти цѣлая треть того коллективнаго государственнаго тѣла, которое называется Великобританіей.
Да и помимо Ирландіи, въ разныхъ частяхъ
