молоды, и Мэйуид на это время отдавал обеих под опеку Смитхиллза, который с солдатской простотой давал им уроки боевого искусства.
— Вам придется сражаться, когда повзрослеете, — говорил он весело, — так что учитесь получать от этого удовольствие.
Старлинг вначале эти уроки не слишком нравились, но вскоре она обнаружила, что учиться стоило, потому что другие юнцы начали ее слушаться, она стала для них таким же авторитетом, как Монди для стариков.
— Она природный вожак,— заметил как-то Триффан в разговоре со Спиндлом и Комфри. — Если у нас будут такие кроты, как Старлинг, наша система выживет. Только... они с Лоррен так привыкли к Мэйуиду, что ни за что не захотят с ним расстаться, и, как бы нам ни хотелось, мы не сможем взять с собой Мэйуида в Вен. Не вести же за собой стайку юнцов!
Все-таки Триффан наблюдал за Мэйуидом и его компанией, с радостью отмечал, как Старлинг с каждым днем делается взрослее и разумнее, и задумывался, не с ними ли ему пуститься в свой трудный поход.
Так они и шли — постоянно начеку, оглядываясь, строя планы на месяцы и годы вперед, испытывая -страх перед пылающим ночным небом Вена, которое становилось ярче с каждой пройденной милей. Так они и шли. День за днем, неделя за неделей. Май сменился июнем.
И вот в середине июня на окраине Тэймской системы появились грайки. Их заметили не часовые, не Мэйуид, а молчун Хоум.
— Грайки. Двое. Беседовали. Идут. Еще, еще, еще, — проговорил он и, устав от такой длинной речи, привалился к стенке хода.
— Когда? — спросил Спиндл.
— Два дня,— ответил Хоум.— Не один, не три, а два. Их очень много, целая армия. Понятно?
— О да! Полезнейший Хоум, да-да! — в возбуждении воскликнул Мэйуид, пришедший в откровенный восторг от того, что его ученик проявил такую ловкость, сам, в одиночку, обнаружив грайков. Мэйуид явно воспрянул духом, подавленное настроение испарилось. — Блестящий Хоум, умница Хоум, ведь он таков, не правда ли, победоносный Триффан?
Два дня тому назад. Но видели ли грайки кротов Данктона? Похоже, что так. Кротиха, которая ушла умирать, говорила с каким-то кротом, а тот еще с другим. Новости распространялись. Грайки знали. Да, знали достаточно хорошо.
Для Триффана и кротов посильнее теперь появилась задача заставить медленно идущих выдерживать более быстрый и равномерный темп. Комфри хотел вместе с другими стариками спрятаться где-нибудь тут, чтобы не задерживать остальных. Однако никто из молодежи на это не согласился.
Если сведения Хоума были верны, то у кротов Данктона есть пять-шесть дней, пока их догонят. Триффан полагал, что они успеют добраться до гребня и там решат, как лучше расходиться.
Странное дело, но настроение кротов улучшилось. Этому способствовало и то, что глинистый подъем сменился меловой почвой. Ходы, которые они здесь нашли, были старыми и удобными, земля легкой, дышалось хорошо, так что все, кроме Хоума, который любил болото, почувствовали себя увереннее. Самым счастливым был Спиндл — он вырос на такой земле, знал ее особенности, знал цветы, которые на ней росли.
— Смотри! — позвал он как-то Триффана. — Смотри!
Там,; впереди, в траве при первых лучах утреннего солнца, упавших на блестящие крылья просыпающихся грачей и на сверкающие листья буков, виднелись два колокольчика, которые кивали высокому небу нежными бледно-голубыми головками.
— Я не видел их с детства, такие цветы росли между великими Камнями у Семи Холмов.
— Не такой уж ты старый, Спиндл, — заметил Триффан.
— Но и не молодой, — отозвался Спиндл. — Как и ты, и даже Мэйуид. Нам всем надо поторопиться жить, пока еще есть силы.
— Силы-то пока есть...— проговорил Триффан, глубоко вздохнув. — Здесь хорошие места, чувствуешь себя в безопасности, и где-то поблизости Камни... недалеко, совсем недалеко.
Ощущение Камня подтвердил Комфри. Когда Триффан отстал, чтобы пойти вместе с братом, Комфри сказал:
— Т-т-триффан, ты чувствуешь? Ч-ч-чувствуешь?
— Камень?
— Я чувствую, а Монди — нет.
— Он всегда чувствует Камни, этот Комфри, — проворчала Монди. — Утверждает, будто за каждым углом есть Камень, если только крот знает, куда смотреть.
— Есть! — произнес Комфри, и это прозвучало по-детски упрямо.
Комфри шел, пошатываясь, он ужасно постарел за последние недели. Глаза поблекли, он то и дело оглядывался, как потерянный.
— Я хочу умереть возле Камня, — прошептал Комфри, обращаясь скорее к себе самому, чем к другим.
— Не надо умирать, Комфри! — вскричала Монди с дрожью в голосе, бросив на Триффана беспомощный взгляд.
— Я не умру, пока не увижу, что мои кроты в безопасности, — сказал Комфри и в доказательство своих слов обогнал обоих.
Триффан, глядя на брата, заметил, что мех его стал седым и редким, походка неустойчивой, бока запали. Зато его постоянно окружала молодежь, сильные кроты, чей мех был густым, а дух бодрым. Они инстинктивно тянулись к Комфри, разговаривали с ним, поддерживали его и помогали ему передвигаться.
— Вам с Комфри надо было иметь детей, Монди, — проговорил Триффан.
— Их много, много, Триффан... ты можешь увидеть наших детей и там, и тут. — Монди протянула лапу и дотронулась до юнца, оказавшегося поблизости. — Важнее воспитать детей, чем родить, гораздо важнее. Комфри был самым лучшим отцом, какого только могла пожелать система, когда вы с Босвеллом ушли после чумы. Никто не забудет, как он учил слушать Камень.
— И тебя никто не забудет, Монди.
— Ну, может, и нет. Может, и нет, — вздохнула она. Потом внезапно покачнулась и почти упала. Триффан остановился и придержал внезапно ослабевшую кротиху.
— Что случилось? — обеспокоенно спросил он.
— Не говори ему, — прошептала Монди, — не надо пугаться из-за меня...
Триффану показалось, что мир, который он любит, зашатался, когда покачнулась Монди, и планы, которые он строил, рушатся. Он остановил группу и настоял, чтобы все отдохнули.
Этот день, когда устроили передышку, был жарким, и юнцы собрались вокруг старого Комфри, а он рассказывал им сказку — легенду, как он ее назвал, — о кротихе, жившей очень-очень давно. Ее звали Ребекка, и он, Комфри, любил ее больше всех в жизни, за исключением еще одной.
— А кто она? — спросила Лоррен.
— Он не скажет, глупышка, — заявила Старлинг, — но догадаться легко!
Что она и сделала, причем очень точно, показав глазами на противоположный уголок норы, где дремала старая кротиха; Монди дышала
