class="p1">— На маленький ротик, когда смотришь на него со стороны.
И большой рот устремился навстречу малому…
— Пришло время расставаться, — обратился Витус к Педро, который только что вернулся с «Бойстерес», куда доставлял их багаж. — Спасибо тебе за все. Вот, возьми, это твое вознаграждение.
Маленький возница принял монету, внимательно рассмотрел ее и чуть не упал в обморок — она была из чистого золота.
— Это слишком много, сеньор! Слишком!
— Нет, не много. Ты был для нас не только лихим возницей, но и добрым вестником. Без тебя мы, может быть, никогда бы не встретились с леди Арлеттой.
— Ну раз так… — Педро сунул монету в карман, не преминув до того попробовать ее на зуб. — У меня для вас тоже кое-что есть! — Он повернулся к своей повозке и вынул из-под облучка сверток. — Вот!
Это был камзол Ахилла: по голубому полю рассыпались золотые звезды и переливались всеми цветами радуги каменья, словно гермафродит посылал свой прощальный привет. Витус растерянно принял неожиданный под арок:
— Спасибо, Педро, спасибо! А ты уверен, что хочешь его отдать?
И хотя вопрос был излишним, Педро, улыбнувшись, ответил:
— Да, хочу. Да!
НЕВЕСТА АРЛЕТТА
Это случилось той ночью в «L’Escargot».
Маленькими шажками, почти так же ловко, как бывалый матрос, Арлетта устремилась к своей каюте. Была поздняя ночь, и только тусклый фонарь на корме давал немного света. Она открыла дверь, грациозным движением подобрала свои широкие юбки и проскользнула в нее.
В этот вечер на ней было платье ярко-розового цвета с длинными рукавами-буфф и туго затянутым корсажем. К наряду только золотая цепочка с коралловым крестиком на груди и на среднем пальце кольцо с гранатом. Эти украшения еще больше подчеркивали белизну ее кожи.
— Иди, любимый, уже поздно.
— Витус шагнул вслед за ней через порог.
Сегодня они были гостями капитана Кулиджа, который пригласил их к своему столу по поводу предстоящего окончания путешествия. Еда была не особенно вкусной, что было неудивительно, поскольку позади осталось более семидесяти дней пути, а за такой срок даже самые обильные запасы иссякают и приходит время скудного рациона.
— Ты восхитительна! Я весь вечер не мог на тебя наглядеться.
Арлетта засмеялась и положила пальчик на его ямочку на подбородке:
— Я заметила. И не только я. И Магистр, и все остальные.
— Боже! Я так пялился на тебя?
Она поцеловала его:
— Да. И мне это понравилось. Гораздо больше, чем солонина Кулиджа. Я не могла проглотить ни кусочка. Мне кажется, мясо даже с душком.
— А я и не заметил, — Витус присел на ее койку.
— Верю. У вас, мужчин, носы вообще грубее женских.
— Можно я посмотрю, как ты будешь раздеваться?
— Разве ты не видел?
Она снова поцеловала его и принялась за нелегкий труд. Витус не уставал каждый раз удивляться, сколько же надо расстегивать многочисленных крючочков, развязывать бесчисленных шнурочков и ленточек, чтобы постепенно обнажалось тело. И, как всегда, это возбуждало его.
Арлетта с наслаждением вздохнула, когда освободилась от корсажа:
— В нем невозможно ни как следует поесть, ни посмеяться от души. Ну да ладно, сегодня у меня не было повода ни для того ни для другого. Ты видел, как важно Кулидж подносит каждый кусочек ко рту? — она передразнила капитана. — А потом один застрял у него в бороде, и никто не посмел ему сказать. Я чуть было не прыснула со смеху. — Она убрала корсет в сундук.
Витус засмеялся:
— Да, Кулидж выглядел комично. Чем больше он напускает на себя важности, тем смешнее становится.
Арлетта согласно кивнула:
— Я уже больше не могу выносить его чопорность. Он сказал, что по левому борту уже появился Скилли, так что путешествие близится к концу. Жаль только, что «Бойстерес» заходит не в Портсмут, а в Плимут. Оттуда до Гринвейлского замка еще три или четыре дня трястись в экипаже.
— Мы можем в Плимуте нанять каботажный парусник прямо до Уортинга. Оттуда до дома рукой подать.
— Упаси Боже! После двух месяцев в открытом море снова по воде? Я так соскучилась по твердой земле под ногами! Доброй земле Англии.
Арлетта продолжала раздеваться:
— Самое утомительное в этой процедуре — этот каркас из китового уса! — она вылезла из объемной конструкции, которую знатные дамы обязаны были носить под юбками каждый день. — Бог мне свидетель, я нисколько не скучаю по своему черному покрывалу, ведь под него не надо было надевать это.
Она отставила каркас в дальний угол каюты и повернулась к Витусу, стоя теперь в одних шитых кружевами льняных панталончиках.
Его возбуждение становилось все сильнее.
— Так происходит каждый раз, когда ты передо мной раздеваешься, — сказал он, — хоть я видел это уже столько раз. Тебе не кажется, что мы уже похожи на супружескую чету?
— Да, любимый.
Она подошла к нему. Ее глаза засияли, когда он коснулся ее груди.
— Как вернемся домой, сразу поженимся.
— Да, любимый, — снова сказала она и присела рядом. — Нам придется это сделать как можно скорее. Правда, придется.
Витус посмотрел ей в глаза, потому что нечто в ее тоне заставило его насторожиться:
— Как странно ты это сказала. С тобой что-то не так?
— О нет! — Улыбка, которую он так любил, снова осветила ее лицо. — Дело в том, что я уже недолго смогу носить такие корсажи.
— Да? Очень жаль, — он начал целовать ее соски. — Но мне все равно, я буду тебя всегда любить, даже если с сегодняшнего дня ты начнешь разгуливать в джутовом мешке.
Витус потянул за шнурок на ее панталончиках, но она остановила его, взяла его руку и положила себе на живот.
— Ты глупыш, я не смогу носить корсаж, потому что не влезу в него, — она сильнее сжала его руку. — Я беременна.
— Ты… — у Витуса от изумления открылся рот. Он не сразу осознал всю важность услышанного. — Ты беременна? Правда?
— Да, я уверена.
— Урррааа! — Он прижал Арлетту к себе, покрывая поцелуями, отрывался от нее и снова целовал, слова лились из него потоком: — Это чудесно! О любимая, я даже не сразу понял! Я поверить не мог, думал, ослышался! Как прекрасно! Великолепно! Просто сказочно! Скажи, ты хорошо себя чувствуешь? Ты теперь должна беречь себя! Тебе ничего нельзя делать, все за тебя буду делать я! Беременна, о Боже, ты беременна! Как я рад! А что скажут наши, когда мы им сообщим! Твой животик, твой милый животик! Но он еще совсем не округлился? Ничего не заметно! Ах, какой же я дурак! Ничего еще и не может быть заметно,
