— Перестань так себя клясть. Это я во всем виноват, если на то пошло.
Я еще долго стояла, прижавшись к нему, пытаясь понять, как столь безграничная радость и столь безмерная печаль могут сосуществовать в моем сердце. Он же хранил молчание, с поразительной терпеливостью размеренно поглаживая мне спину и не пытаясь давить меня словами. Ожидая, когда я заговорю первой.
— Из тебя бы вышел изумительный отец, — не без усилия совладав с голосом, сказала я. — Мне так хотелось подарить тебе эту возможность.
Пару мгновений он словно раздумывал над моими словами, а потом тихим, бархатным голосом медленно произнес:
Я обвила его за талию.
— Может быть, не сейчас. Но когда-нибудь…
ЭПИЛОГ
Где-то на островах Кука
Хэллоуин, 2008 год
Хотя солнце нещадно палило прямо над головой, белый, мельчайший, точно пыль, песок под ногами все же казался прохладным, поскольку с самого рассвета был защищен от пекла длинными, лениво колышущимися вайями пальмы, к которой я прислонилась спиной.
Джулиан положил голову мне на колени. Его длинное и стройное тело в темно-синих плавках и белой футболке, защищающей от солнечного ожога, вытянулось перпендикулярно ко мне. Сегодня он был уже без перевязи: я наконец-то разрешила ему ходить без нее.
Мы разговаривали о его отце.
— Мне так жаль, что я не могу с ним познакомиться, — сказала я, неспешно накручивая на пальцы его короткие завитки волос. Эти сияющие на солнце пряди блестели в моих руках, точно золотистые кукурузные рыльца. — Я хочу сказать, он, очевидно, вложил много труда, чтобы должным образом вырастить тебя.
— Он бы тебя точно полюбил, — ответил Джулиан с закрытыми от удовольствия глазами. — Ты как раз из его типа женщин. Веселая, достаточно своевольная и совершенно естественная. Он терпеть не мог манерность.
— А какой он находил мисс Гамильтон?
Джулиан сразу открыл глаза.
— Она ему не нравилась. Это была одна из немногих тем, на почве которых мои родители частенько ломали копья.
— Тогда он мне еще больше понравился бы.
Он вновь блаженно закрыл глаза.
— Я порой представляю вас вдвоем. С какой гордостью я бы представил ему тебя как свою невесту! Вы бы с ним славно поладили.
— Хватит. А то я заплачу.
Джулиан нащупал мою кисть и, ни слова не говоря, погладил большим пальцем. Я опустила взгляд на его прекрасное лицо, с обожанием любуясь его чертами. Теперь его лицо казалось расслабленным и умиротворенным: тяжелое бремя недавних забот и тревог наконец развеялось, не оставив на нем и следа. Мне даже трудно было представить, как терзал его этот страх за меня, это безусловное знание о приближающейся катастрофе, которую он бессилен отвратить. И теперь от осознания, что я уцелела, что он сумел-таки спасти меня от судьбы, которой в вечном страхе ожидал для меня, его душа обрела наконец покой и радость полного освобождения. Теперь она была готова к незабываемому медовому месяцу.
— Подекламируй мне что-нибудь, — попросила я чуть погодя.
— Что бы ты хотела услышать?
— Что-нибудь романтическое. Что-нибудь из старых баллад.
Он лукаво улыбнулся и, закрыв глаза, начал читать мне «Разбойника».[68] Джулиан, не будь дурак, прекрасно знал, что, не успеет он дойти до второго рефрена «Вернусь я при лунном свете, хотя бы разверзся ад»,[69] у него весьма возрастут шансы, что я не выдержу и сама им овладею.
Нынешний день не явился исключением. Так что лишь спустя некоторое время, смахивая с меня песок, он заметил:
— Есть, кстати, одно стихотворение, которое ты никогда не просишь меня почитать.
— Это которое? — Я перекатилась к нему на грудь, стараясь держаться его левого бока, и стала покрывать легкими быстрыми поцелуями его напитанное солнцем тело, маленький аккуратный шрам, розовевший на плече справа от ключицы. — М-мм, какой у тебя восхитительный вкус! Узнаю кокосовое массажное масло…
— Мое.
Я подняла голову, уткнувшись взглядом в его подбородок.
— Джулиан, это замечательное стихотворение, но меня на самом деле совсем не тянет слушать о твоем неутолимом томлении к какой-то другой красотке. Тем более к Флоренс Гамильтон.
— Какое отношение имеет к нему Флора?
— Ну, ведь именно она его опубликовала. По-видимому, ты сам послал ей этот стих, — сказала я с нарочитой небрежностью. — Или был кто-то еще, о ком я просто не в курсе.
Подняв с песка его ладонь, я с предельной сосредоточенностью принялась касаться языком его кончиков пальцев.
— Кейт Эшфорд! — взорвался наконец Джулиан, не без усилий приподнявшись на песке. — Ты что, хочешь сказать, что после всего, что было, ты до сих пор считаешь, что мое «За морем» воспевает эту чертову Флоренс Гамильтон?!
Я села на песке и удивленно уставилась на него:
— А разве нет?
— Ты знаешь, когда было написано это стихотворение?
— Ну, если приблизительно…
— Кейт, — вздохнул он, — «За морем» я записал в свою книжечку в поезде, когда ехал из Амьена на фронт. Наутро после самой удивительной в моей жизни ночи, только что влюбившись с головой, отчаянно и бесповоротно. Ты хоть раз внимательно читала его? «И красота ее, блиставшая сквозь дождь…» Это же ты, Кейт, маленькая ты дурочка, — возле того собора.
— Ой.
— Кроме того, — продолжал он, смягчившись, — я ведь выполнил обещание писать для тебя всякие пустяковые вирши. Даже если Флора сочла удобным их прибрать, когда домой доставили мой армейский ранец.
— Значит, получается, — медленно проговорила я, — что, сидя на экзамене по литературе и строча свое дурацкое эссе, анализируя эти строки…
— Ты писала о самой себе, совершенно верно.
Тут меня разобрал смех.
— Ну знаешь! Мог бы мне хотя бы сказать! — Схватив Джулиана за руки, я завела их себе вокруг талии за спину и впилась в его губы долгим глубоким поцелуем. — Ты невыносимо обольстительный мужчина! Знаешь, что я с тобою сделаю?
— Осмелюсь предположить, — ответил он, вернув мне поцелуй, — что, если ты будешь продолжать в том же духе во веки вечные, я буду и впрямь наисчастливейшим на свете человеком.
— На веки вечные? Никогда не старея? Никогда не отмечая, например, дней рождений?
