Поднявшись с кресла, я подошла к нему. Он приобнял меня левой рукой, правая же осталась висеть прижатой к боку.
— У тебя есть хотя бы перевязь или что-нибудь в этом роде? — подозрительно спросила я.
— Да. Попозже нацеплю.
— Нет, сейчас. Я не хочу, чтобы ты рисковал этим плечом. Держу пари, там у тебя еще и швы остались, верно?
— Ах ты маленькая властная плутовка! — прищурившись, взглянул он на меня и прошел к бюро в глубине комнаты.
Его пижамные штаны изумительно обрисовывали тело ниже футболки, и я совершенно бесстыдно пялилась на его стройные и крепкие округлости, прикрытые неплотно сидящим хлопком. Когда же он развернулся ко мне от бюро, у меня из груди вырвался невольный вздох.
— Что такое? — недоуменно спросил он, возвращаясь ко мне с бледно-голубой перевязью в руках.
— Просто любуюсь. Давай-ка я… — Взявшись за завязки, я завела их Джулиану за шею и надежно закрепила. Губы у меня тут же расплылись в улыбке.
— Что, улыбаешься столь хитроумному приспособлению?
— Нет, просто думаю кое о чем… Интересно, в ближайшие недели ты будешь проявлять чудеса изобретательности или же сделаешься нехарактерно для тебя послушным?
— Ха! — подхватил он меня левой рукой. — Много ты знаешь о моих способностях!
— А ты можешь отжиматься на одной руке?
— Я могу все, если есть заманчивые стимулы.
— Все ж таки побереги свою правую конечность, когда будешь изображать супергероя, — менторским тоном сказала я и закрыла глаза, прижавшись к нему лицом и наслаждаясь этим дивным ощущением тепла его груди под тонким хлопком. — С ума сойти, организовать собственный расстрел! Не смей больше так делать, слышишь?
Я почувствовала, как Джулиан играет волосами у меня за спиной, то накручивая на палец прядь, то вновь отпуская, как он частенько делал раньше. И эти его простые, незатейливые движения показались мне теперь величайшей роскошью на свете.
— Однажды ты попросила меня, — заговорил он через некоторое время, — чтобы я просыпался вместе с тобой, дожидался, когда ты проснешься, а не подскакивал ни свет ни заря. Я тогда ответил, что просто привык к утренней боеготовности.
— Сегодня так чудесно было проснуться наконец в твоих объятиях! Вот о таком блаженстве я и мечтала!
— А как же в Амьене?
— Тогда я всю ночь провела без сна. Это было совсем другое.
— Ты за всю ночь ни разу не заснула?
— Как же я могла заснуть? — пожала я плечами. — Я ведь думала, что никогда больше тебя не увижу.
Некоторое время он ничего не отвечал, лишь с такой силой прижал меня к себе рукой, так что я едва не задохнулась.
— На самом деле тут есть иная причина, — заговорил он наконец. — Ты даже не представляешь, как ты прелестна, когда спишь. — Его голос зазвучал бархатной лирической каденцией, словно он декламировал стих. — Этот чудный румянец на твоих щеках, эти изящные линии скул. И эти тончайшие, еле заметные изгибы в уголках твоих сомкнутых глаз. И твои темные волосы, разметавшиеся по подушке или по моей груди, такие мягкие и шелковистые. И твои чувственные губы, такие розовые и округлые, слегка раздвинутые во сне. Все минувшее лето я по привычке просыпался на заре, донельзя настороженный всеми чувствами, и вместо глинистых стен офицерского блиндажа видел тебя — божественное видение, точно ангел, отдыхающий в моих руках. Это было невыносимо прекрасно. Если бы я тебя разбудил, то разрыдался бы, наверное.
— И ничего страшного, слезы иногда полезны.
— Хмм… — Он развернул меня, прижав спиной к своей груди, левой рукой обхватив меня за талию. — Выгляни в окно, любовь моя.
— Чудесный вид.
И в самом деле, вид из окна простирался на юго-восток: через площадь Согласия к саду Тюильри и возвышающейся в конце него громаде Лувра. С высоты нескольких этажей мы любовались блестевшими на полуденном солнце, роскошными мансардными крышами, что высились со всех сторон, вплетенные в причудливый узор бульваров, площадей и парков. По правую руку между зданиями маняще поблескивала Сена, и память отнесла меня на три года назад, когда, устало бредя по старинному мосту Пон-Нёф, мы с Мишель и Самантой оживленно спорили, стоит ли нам нынче разориться на три чашки кофе в летнем уличном кафе. Лишать себя этого самого что ни на есть парижского удовольствия, конечно, не хотелось, однако для малобюджетных путешественниц вроде нас это была бы чересчур затратная пирушка.
— Куда более замечательный вид, нежели из окна студенческого хостела, где я останавливалась в прошлый раз, — добавила я. — Где-то в квартале Марэ, если не ошибаюсь.
— Да уж надеюсь, — хохотнул Джулиан над моим ухом. — Сегодня, моя радость, мы выйдем прогуляться, сделаем для тебя кое-какие покупки. Подберем тебе что-нибудь из вещей.
— Да, не помешало бы начать с зубной щетки.
— А вечером я приглашаю тебя на ужин. Я закажу лучший столик в Париже. Напою тебя шампанским и бургундским, и, пожалуй, еще мускатом под десерт. А потом — уже на твой выбор. Хочешь — в театр, хочешь — в дансинг. Или прокатимся на лодке по реке. Все к нашим услугам. Весь Париж у твоих ног, дорогая. Весь мир у твоих ног. — Он поцеловал меня в шею. — И я — тоже у твоих ног.
— Вот это самая значимая деталь.
Джулиан громко и радостно рассмеялся:
— Кейт, неужто ты не понимаешь? Ведь мы теперь абсолютно свободны! Мы можем делать все, чего твоя душа желает, любовь моя. Что угодно и где угодно. Я тебе устрою такой медовый месяц… Только место назови.
Я уткнулась головой ему под подбородок и вздохнула:
— Мне не придумать. Просто где-нибудь, где мы могли бы полностью уединиться. Еще бы я хотела… дай-ка подумаю… чтобы там был рояль и вечерами ты мог бы для меня играть. Мне так этого не хватало! И пляж, где мы могли бы лежать с тобой рядом, глядя, как покачиваются над нами пальмы.
Несколько мгновений мы стояли, молча глядя в окно.
— Что с тобой? — спросила я, когда, повернувшись, увидела, как он озабоченно нахмурил брови. — Ну, не томи же, Эшфорд!
— Я так думаю, — осторожно сказал Джулиан, — что для начала надо найти для тебя хорошего врача. Убедиться, что все в порядке.
Я поникла.
— Пожалуй, через несколько дней я буду в полном порядке. У меня ведь было только семь недель. Мне нужно… Конечно, мне необходимо выписать новый курс, и…
— И все остальное для твоего здоровья, — закончил он, медленно и утешающе гладя меня по спине.
Я не могла больше говорить, чтобы не разрыдаться, а потому довольно долго стояла, молча прижавшись к нему и чувствуя, как тепло его тела, его гладящая меня рука постепенно забирают мою боль.
— Я так его любила, — тихо произнесла я наконец. — Я не знаю, что случилось. То ли слишком испереживалась, глядя, как ты уезжаешь, то ли это просто от переутомления, то ли… это перемещение во времени… его убило. Но я так сильно его любила! Ведь это было единственное, что мне осталось после тебя. Твой сын или, может, дочь. Я этого так и не узнаю. И я даже думать не буду… Я просто не смогу думать ни о каких детях, пока…
