Мы пришли на Землю для прониновенного Дела, для Бунта.
В. НалимовВ 1925 году праздновалось столетие восстания декабристов. Не увлечься «своей темой» Лариса Михайловна не могла. Историк Павлов-Сильванский, друг ее отца и персонаж ее романа «Рудин», первым из историков читал следственные дела декабристов в начале века. В декабре 1925-го Лариса Михайловна приехала в Ленинград и встретилась со знаменитым историком П. Е. Щеголевым. Об этой встрече рассказал И. Зильберштейн, который вместе с А. Толстым, К. Фединым, Н. Радловым тоже был в гостях у П. Щеголева в тот день. Хозяин восхитился Ларисой Рейснер, ибо она знала все, что было известно ему, даже следственные дела, первый том которых только-только напечатали как юбилейную новинку.
Открытия, споры о декабристах продолжаются. И до сих пор ищут оптимальные формы государственности без насилия, мятежей. «В двадцатые годы была удивительная вера в то, что социальную справедливость можно осуществить здесь и сейчас. Шел напряженный поиск во всем – в философии, в научной и религиозной мысли, в искусстве (особенно в театре), в школе, в сектантстве – народном и изысканно эзотерическом, переживавшем пору расцвета. Такого же духовного поиска, такой же напряженности, как было в нашей стране в эти годы, – в зарубежной жизни, увы, нет», – пишет В. Налимов, родившийся в 1910 году. Д. Лихачев, старше его на четыре года, вспоминает, что было множество кружков, особенно среди молодежи: «Философские, религиозные, политические, без направления. Я входил в Космическую Академию Наук. В городе была тьма-тьмущая лекториев и мест встреч. Мое студенческое время совпало с расцветом гуманитарных наук. Такого соцветия ученых-литературоведов, лингвистов, историков, востоковедов, какое представлял собой Ленинградский университет и Институт истории искусств в Зубовском дворце в 1920-х годах, не было в мире».
После революции народ стал сам делать выбор веры и знаний. Если в 1917 году численность евангельских христиан-баптистов составляла 250 тысяч, то в 1928-м – два миллиона. «Естественно, – пишет В. Налимов, – что народ выбрал прежде всего баптистов, несущих большую духовную свободу и требующих большей доброты, отзывчивости, честности». Сам В. Налимов был сторонником мистического анархизма, для кого главное – «свободный поиск новых ненасильственных путей преображения, в который включилось бы все общество, а не отдельные лица и группы… Религия застыла на месте, она не признает весь духовный опыт равноценным. Необходимы попытки объединить духовный опыт, не противопоставляя современной науке… Часть российской интеллигенции была готова признать мистический анархизм, заквашенный на гностическом христианстве».
Значительная часть членов оккультных обществ, распространенных в дореволюционной России, лояльно отнеслась к революционным событиям и осталась в России. Теософы, антропософы, розенкрейцеры, тамплиеры, другого рода масоны… Яснее и определеннее других по поводу мистических знаний высказался Андрей Белый: «Эзотеризм присущ искусству: под маской (эстетической формой) таится указание на то, что самое искусство есть один из путей достижения высших целей». (Подробнее об этом можно прочесть в кн.: Богомолов Н. А. Русская литература начала XX века и оккультизм. М., 2000.) Люди, стремившиеся к эзотерическим знаниям, стремились к созданию целостного, всеохватывающего мировоззрения, основанного на свободной мысли; стремились к терпимости, взаимопониманию с любым человеком.
Заговорщиками они не были и «ни в какой заговор по созданию революции никто в 1920-е годы не верил. Говорить о зловредном заговоре, об ужасном демоническом образе вождей – крайне наивно. В стране произошло то, что было ей уготовано предыдущим. Революция – это порыв народной страсти, безудержный, раскованный, жестокий… Мы пришли на Землю для проникновенного Дела. Для Бунта. Для встречи с трагизмом, неизменно ведущим к состраданию. Пришли, чтобы увидеть Христа во всем… Я думаю, что наша встреча с Богом проявляется не столько в молитве, ритуале, аскезе или догме, сколько в делании… Благодарю судьбу за то, что мне довелось прийти на Землю в этот бурный век, жестокий и обильно политый кровью. В рьяную страну, где сталкивались, а иногда и переплетались сурово противостоящие течения мысли. Благодарю за то, что удалось отстоять себя, не сдаться, не сломиться», – писал В. Налимов, который был дважды арестован и чудом выжил в лагерях.
Похоже, что и декабристы, и Лариса Рейснер тоже пришли в мир для Дела и Бунта ради свободы. Лариса Михайловна отличалась «духом искательства». Несмотря на преданность коммунизму, революции, в ее произведениях есть прорывы в целостное сознание, которое пробуждается в человеке на тоску по совершенной красоте, на зов бесконечности.
Четвертый конгресс Коммунистического интернационала, состоявшийся в Москве в 1922 году, в особой резолюции запретил коммунистам принадлежать к каким-либо масонским ложам. Оказывается, до революции масонами были Анатолий Луначарский и Карл Радек, последний интернационалист, как его называли (Богомолов Н. А. Указ. соч. С. 430).
Очерки о декабристах Лариса Рейснер пишет с точки зрения победившего революционера, отмечая, что «цвет своей эпохи, самые тонкие, самые блестящие люди того времени» отказались от революции, не желая допустить народных бунтов. Поэтому были обречены, а их цель повернуть Россию на путь законов и свободы личности недостижима противостоянием «нелепого каре» на Сенатской площади. Ее портреты Штейнгеля, Каховского, Трубецкого дышат жизненной энергией живых людей, современников. В этом художественная сила ее очерков.
Ее любимый герой Рылеев – из «третьего сословия», которое даст продолжение делу декабристов. Очерк о Трубецком завершается единством места, связующим времена: «Как раз напротив Кронверкского вала и того места, где вешали декабристов, наискось через небольшой канал стоит теперь небольшой белый дом. С его балкона через сто лет после казни декабристов говорил Ленин. Когда Рылеев корчился в петле, дома этого еще не было».
