– Ну и пусть.
– Нет, не пусть. Неужели ты можешь быть такой неблагодарной?
– А как я должна выразить свою благодарность? Предложить себя? Один раз уже…
– Просто – подойди. Сама. Поговори с ним.
– Я ведь знаю, чем это кончится…
– Хоть бы и так.
– У меня муж, Олив. Я не хочу обманывать его снова.
– Какая же ты дура! Ты так до сих пор ничего и не поняла…
– Чего я могла не понять?
Олив начала какое-то слово и вдруг замолчала так резко, будто рот ее зажала железная ладонь. Лицо ее, и без того темное, стало почти черным – особенно губы и круги вокруг глаз.
– Олив!..
– Тихо. Прошу тебя… сделай, как я говорю…
– Да. Да, я… пойду.
Тетя Олив была особо внимательна с ним. Настолько, что делалось неловко: в конце концов, он уже большой. А тут – даже в корабельную уборную со смешным названием «гальюн» она его провожала и ждала, приложив руки к двери. А когда она сама отходила ненадолго, рядом оказывался дядя Игнат. Вот с ним было по-настоящему интересно…
На самом носу поплавка сидел, свесив босые ноги, матрос с толстой удочкой в руках. Поплавок, похожий на полосатый мячик, лениво переваливался с боку на бок. Потом он вдруг напрягся, пустил кружок по воде – и провалился вниз, будто его и не было.
Удилище выгнулось, матрос откинулся назад. Слышно стало, с каким свистом леска режет воду.
– Держи крепче, матрос! – крикнул дядя Игнат. – Там хороший хвост! Сейчас прыгнет!
Вода вспенилась, мелькнула черная спина. Потом – из воды вылетела, изгибаясь, раскинув длинные плавники-крылья, необыкновенно красивая и сильная рыба, перевернулась и рухнула, взметнув косой фонтан. Матрос накручивал мотовило, подтягивая ее к себе. Поднесли треугольный сачок на длиннющем шесте. Рыба долго не шла в него…
– Она очень красивая, – сказал Билли. Рыба лежала на палубе, вздрагивая. – Я не хочу видеть, как ее зарубят.
– Пожалуй, я тоже, – сказал дядя Игнат. – Давай-ка прогуляемся на корму…
Они были первыми, кто увидел маленькое черное пятнышко на востоке. Казалось, за горизонтом идут в плотном строю три-четыре парохода…
– Я так и не сказала тебе «спасибо»…
– Сказала. Я помню, что сказала.
Он стоял неподвижно, смотрел мимо, говорил не оборачиваясь. Если бы не страшная тишина, окутавшая корабль, его бы просто не было слышно.
– Все равно: спасибо тебе. Я знала, что ты поможешь.
– Просто так совпало… Не будем об этом. Обошлось.
– А о чем будем?..
– Ни о чем. Извини, мне надо бы побыть одному.
Светлана вспыхнула, отшатнулась. Повернулась уйти…
– Постой! – другим, испуганным голосом сказал Глеб. – Прости, не уходи, я сказал глупость. Мне очень трудно сейчас…
– Только тебе?
Кажется, он даже скрипнул зубами.
– Хорошо, – сказала Светлана. – Я не уйду.
Она вернулась, встала рядом, положила руку на плечо. Плечо было каменным.
– Дэнни совсем плохо, – сказала она. – Он умрет?
Глеб кивнул.
– Я ничего не смогу сделать, – сказал он. – Эти ариманитские штучки… может быть, ты слышала о них.
– Я много чего слышала. Не знаю, чему верить.
– Наверное, всему. Добавь разве, что они страшно расплачиваются за свои умения. Блистательное исключение – их высшие. Те умеют перекладывать расплату на головы паствы.
– Какие же мерзавцы…
Глеб пожал плечами, чуть повернулся к ней.
– Думаешь, я лучше? – спросил и посмотрел в глаза.
Она вдруг задохнулась.
– Ты не представляешь, сколько грязи, крови… сколько предательств… ради чего? Ведь в конечном итоге – пустота… – он замолчал. Лицо его померкло. – Я так долго и много размышлял категориями: народ… страна… уцелеть… победить… – они затерлись, понимаешь? Что мне народ? Большая толпа… А – страна, власть, благо? Такая битая условность, такой иероглиф… Но ведь меня никто не спрашивает, что я думаю обо всем этом, да и сам себя я не спрашиваю…
– Глеб…
– Я так люблю тебя, что мне ничего не надо больше, а получается – наоборот… чем ближе я к тебе, тем все безнадежнее и безнадежнее…
– Но это неправда. Я…
– Да.
– Что? Что?
– Ты моя. Ты самая моя, настолько моя, что так не бывает, но так есть. Поверь: мне наплевать на корону, на долг, на судьбу. На честь. Лишь бы быть с тобой, просыпаться возле тебя… И – смешно – это так просто сделать. И – так невозможно, что…
– Но – отчего?! – она почти кричала.
Он спрятал лицо в ладонях и покачал головой. Он качал и качал, и это было почему-то самое страшное.
– Они… что-то сделали… с Билли? – она выговорила это, чувствуя, как слова обжигают губы.
– И это тоже, – сказал он глухо. – Но это… преодолимо. Я… найду ключик, я знаю… Хуже – другое. Понимаешь… – он вдруг усмехнулся какой-то жалкой и отчаянной усмешкой, – меня ведь нельзя любить. Помнишь, какая была Олив? А я… отлепился от нее… успел – почти вовремя. Потому что, когда тебя любят, хочешь поделиться тем, что у тебя есть… а этого нельзя. И – иначе нельзя. Вот и все. Тебя хватит на полгода, не больше, – закончил он неожиданно жестко и отстранился.
– Поделиться? – тупо спросила Светлана. – Поделиться – чем?
Глеб не ответил. Он смотрел в другую сторону. Там, за кормой, небо будто намокло.
– Шквал идет, государь, – сказал кто-то сзади.
– Шквал, – согласился Глеб как-то виновато.
Светлана обернулась. Капитан смотрел на них укоризненно.
Туча была уже смоляной – и на полнеба. «Единорог» держал пока все паруса, идя под крутой бакштаг. На лаге было тридцать семь узлов. Левые корпуса почти ушли в воду, правые резали воздух. Палуба гудела и вибрировала так, будто под нею изнемогала мощная машина. Больше часа удавалось держаться на краю урагана, обгоняя валы, проходя их плавно и медленно, под острым углом. Тысяча сто тонн железа и стали казались почти игрушкой.
Но скорость перемещения урагана вряд ли была меньше шестидесяти узлов. Он нагонял, и нагонял уверенно.
Ветер пока был тоже терпимый – узлов пятьдесят. Паруса на пределе, но – держат его.
Длинные валы перечеркнуло наискось, изъязвило пенными рваными волнами.
Температура упала градусов на десять.
На островах Жемчужного такие ветра нежно зовут «раскатиками». Они приходят зимой и бушуют по три-четыре дня кряду. Выворачивая деревья и подмывая берега. Часто после раскатика выбрасывает на берег обломки мачт, круги, вамбуровые койки и жилеты…
