Ознакомительная версия. Доступно 29 страниц из 143
– Да, спасибо Степанову, да и Корнею тоже. Когда он умер?
– В шестьдесят втором году, в возрасте восьмидесяти пяти лет.
– В семидесятом умер Миролюбов, в восьмидесятых – Шеффель и Скрипник. Совсем недавно ушла и фрау Миролюбова, которая знала какую-то тайну, но так и унесла её с собой. Получается, что все, кто имели дело непосредственно с дощечками, видели их воочию, уже умерли, – вздохнула Лида. – Значит, на сегодняшний день не осталось больше ни одного свидетеля, ни одного человека, который сумел бы помочь приблизиться к разгадке…
– Есть один, и он пока жив, – тихо ответил жене Чумаков – и сразу замолчал, как человек, только что сказавший лишнее.
– Кто же это такой, почему мы о нём ничего не знаем? – удивлённо взглянула Лида.
– Потому что это я, Лидок.
– ???
– Я видел дощечки, даже подержал их в руках, – произнёс Чумаков глухим от волнения голосом.
– Кем же они найдены, когда, почему я не знала об этом? – чуть не плача от возмущения и досады, воскликнула супруга.
– Они найдены мной. В Брюсселе, – отрывисто произнес Вячеслав. Видя, что Лида от избытка чувств не в состоянии говорить, продолжил: – Я, когда ехал на вокзал, расслабился, понимая, что уже всё: еду домой. Не в полную силу, конечно, сработал, ну что делать… Еду, образы текут сами собой, всё-таки столько дней напряжённой работы, мозг по инерции продолжает дорабатывать поставленную задачу, хотя сознание из этого процесса уже выключено, оно автоматически фиксирует названия улиц, памятники. И параллельно из подсознания всплывает то один образ, то другой, проявляются какие-то детали, фразы, строки из записей Корнея… Состояние, напоминающее полусон-полубодрствование. И представляешь, Лидок, вдруг сама собой, легко так, возникает перед моим внутренним взором деталька, которая враз замыкает всю цепь накопленной информации в единственно верном порядке! Меня просто пронзило, или, как пишут в литературных произведениях, осенило, я понял, точнее, явственно увидел, где находятся дощечки! Ну, развернул такси и полетел обратно.
– Они оказались в комнате Корнея? – нетерпеливо перебила обретшая дар речи Лида.
– Нет. Они находились… – Чумаков зачем-то поднялся на локтях, оглянулся по сторонам, а потом наклонился и прошептал жене на ухо, хотя в спальне никого, кроме них и спящего малыша, не было.
– Так почему ты молчал до сих пор? Ведь это…
– Тихо, Лидочка, не торопись! Главное, что я их нашёл. А схватить и везти через три границы контрабандой – глупо. Да и не в этом дело…
– А в чём, я что-то совсем не могу понять? – Лида едва сдерживалась, чтобы не заплакать.
– Понимаешь, милая, – успокаивающе поглаживая жену, продолжал Вячеслав, – я всё время, пока ехал домой, раздумывал. И пришёл к определённым выводам. Тексты дощечек, переписанные Миролюбовым, сейчас всем известны, их можно переводить, изучать. Можно верить или не верить в их подлинность, выдвигать доводы, версии, анализировать и сопоставлять. Они ничьи и принадлежат всем, кто духовно готов к этому. А стоит им материализоваться? Сейчас же начнётся борьба и свары. Пока они не овеществлены, обладать ими может каждый, но стать единоличным владельцем, хозяином, в этой ситуации нельзя… Настоящие дощечки представляют огромную ценность, как исторические уники. Там же, где присутствуют ценности, всегда начинается грязная и жестокая игра, интриги, подставы и нередко – убийства. Вспомни, сколько вокруг дощечек всплывает заинтересованных лиц. А скольких мы не знаем?! Нельзя, чтобы уники стали достоянием кого бы то ни было лично! Ведь дощьки эти, в смысле духовного культурного наследия, принадлежат славянским народам, а через них – и всему человечеству. Поэтому я думаю, что рано им быть проявленными в нашем материалистичном мире, где исторические ценности столь часто измеряются лишь деньгами.
– Но погоди, почему именно так? – Лида в волнении села в кровати. – Дощечки могут быть переданы в музей, для исследований и серьёзного изучения учёными!
– О чём ты говоришь, родная? Почти каждый день мы встречаем сообщения, что те или иные культурные ценности, будто по волшебству, из наших музеев и хранилищ вдруг оказываются за рубежом, в частных коллекциях, и это только те немногие случаи, которые стали предметом гласности, благодаря журналистам или телекорреспондентам, – возразил Чумаков, беря жену за руку. – Музеи сидят без копейки, им крыши не на что починить, не то чтобы обеспечить сохранность древних уник. Некоторые музеи вообще разные религиозные общины «прихватизировали». А уж христианская-то церковь как старается, чтобы ненавистные языческие, как они выражаются, письмена и не упоминались. А тут вдруг материальное подтверждение дохристианской культуры и письменности, да она всё сделает для их уничтожения! – Вячеслав тоже начал волноваться. – Вспомни, что церковные фанатики сделали с Андреем. Если живого человека можно топором по голове стукнуть, то что говорить о каких-то старых досках?! – Он замолчал и откинулся на подушку.
Лида тоже молчала некоторое время, потом стала возражать уже спокойнее, как бы советуясь с ним:
– Ну, хорошо, Слава, насчёт музеев ты меня убедил, наверное, я поступила по-женски эмоционально, но всё-таки учёные, они же…
– А почему тогда не учёные, специалисты по древнеславянским языкам, а неравнодушные энтузиасты, в числе которых и мы с тобой, переводят дощечки Изенбека? Эти учёные заработали свои должности и звания, взрастили когорту учеников на утверждении, что у славян до Кирилла и Мефодия не было письменности! А теперь они станут посыпать головы пеплом, каяться и говорить, что, мягко говоря, заблуждались? Да они не меньше церкви заинтересованы в уничтожении уник, если таковые появляются. И сейчас, в данный момент, просто из музеев, собраний и даже частных археологических коллекций тихо и бесследно исчезают уникальные предметы, скажем, с древнейшими на земле трипольскими знаками, граффити первых русских князей, тексты, писанные «чертами и резами»…
Оба замолчали. Лида уже почти успокоилась и тоже легла на подушку, потом прикрыла глаза и уткнулась лбом в плечо мужа.
– Выходит, в далёком уже для нас сорок первом году старый русский разведчик оставил с носом и украинских националистов, и тщеславного Миролюбова, и могущественную «Аненэрбе», – произнесла она. И, помолчав, добавила: – А теперь другой русский разведчик повторил его ход.
– Ну, какой я теперь разведчик…
– Корней к тому времени тоже не состоял на службе, а сделал это по движению души… – задумчиво произнесла Лида.
– Знаешь, мне всё не даёт покоя этот знак. – Вячеслав взял с тумбочки нарисованный символ «Аненэрбе». – Перевёрнутое древнерусское «оу», что означает «Оум», то есть Высший Разум. Овал – это яйцо, а яйцо – символ Рода, Отца Вселенной. И в этой Вселенной фашисты поместили меч, попирая грубой силой перевёрнутую чашу Оума.
– Перевёрнутую чашу, – задумчиво повторила Лида, – чашу Грааля… Я думаю, – вдруг встрепенулась она, повернувшись к Вячеславу с озарёнными светом глазами, – что именно Русь и есть та вожделенная Чаша! – И стала развивать мысль: – Русь всегда была вместилищем и источником духовного созидающего начала! В соответствии с законом Прави она может использовать меч для защиты, но в то же время победить её мечом невозможно. А немецкий фашизм решил, что сила и только сила даёт ему право пренебречь «гнилой моралью». Они великолепно разбирались в химии и механике, в оккультных науках и эзотерике, но пренебрегли законами Духа, которые едины для всех, ведающих и неведающих. Именно поэтому на гербе чашу они изобразили перевёрнутой и пронзённой мечом. Как и солярный знак – свастику – изобразили «противосолонь», то есть они намеренно прибегли к силам Тьмы и забыли принцип, озвученный некогда Александром Невским: «А кто с мечом к нам придёт, от меча и погибнет!»
Ознакомительная версия. Доступно 29 страниц из 143
