— Если тебе нужна помощь в поиске работы, или рекомендации, или что-нибудь в этом роде… не забывай, на моей почтовой бумаге все еще стоит гриф «Президент Соединенных Штатов Америки». Будем надеяться, в стране еще остались люди, на которых это может произвести впечатление.
— Я уверен, что так оно и есть, сэр, — с вежливым смехом отвечаю я. — Благодарю вас, господин президент.
Он кивает мне, как гордый отец. Между нами установилось полное взаимопонимание, теплые и дружественные отношения. Самое время, чтобы уйти. Но я не могу. Не сейчас, во всяком случае. Сначала я должен узнать правду.
— Итак, что ты намерен делать дальше? — интересуется он.
Я не отвечаю. Поерзав в кресле, я говорю себе, что будет лучше забыть обо всем.
— Уэс, у тебя уже есть какие-либо конкретные планы относительного своего?..
— Вы знали? — выпаливаю я.
Он вопросительно приподнимает брови.
— Прошу прощения?
Я смотрю ему прямо в лицо, пытаясь сделать вид, что вопрос, который я только что задал, не вызывает у меня чувства страшной неловкости. Собравшись с духом, я повторяю его:
— Вы знали о первой леди, сэр? О вашей жене?
Сидя напротив меня, он складывает пальцы в замок и опускает их на стол. Я знаю его характер. Бикфордов шнур подожжен. Но он лишь молча сидит и смотрит на меня — взрыва до сих пор нет. Наконец он размыкает губы, замок из пальцев распадается. Он вовсе не зол. Он уязвлен.
— После всего, что нам с тобой пришлось… ты действительно так думаешь? — спрашивает он.
Под его взглядом я съеживаюсь в кресле, чувствуя себя жалким пигмеем. Но это не значит, что я не хочу получить ответ на свой вопрос.
— Я видел кроссворды с вашими пометками — даже в самые первые дни вы были явно обеспокоены. Не означает ли это… Вы знали, что она была Номером Четвертым?
Вот и наступил момент, когда он имеет полное право вцепиться мне в горло, закричать, что она невиновна и что ее обманули. Но он просто сидит, оглушенный моим вопросом.
— Уэс, не делай из нее леди Макбет. У нее были свои недостатки и достоинства, но тайным агентом и преступным гением она не была никогда.
— Я видел ее вчера вечером. Даже в самом лучшем случае — даже если она не подозревала о том, кто такой Римлянин, когда он впервые обратился к ней, — неужели после того, как застрелили Бойла, за все эти годы она ничего не сказала? Это как-то не вяжется с образом человека, которым манипулировали без его ведома.
— А я и не утверждаю, что ее использовали втемную. Я всего лишь хочу сказать, что то, что ты нашел в этих кроссвордах… даже то, что ты видел своими глазами… — Он деликатно подносит руку ко рту и откашливается. — Я отнюдь не дурак, Уэс. Ленора — моя жена. Мне прекрасно известны ее слабости. И когда речь зашла о том, чтобы задержаться в сверкающем белом замке… Сынок, ты все видел сам. Ты же был там с нами… когда летаешь так высоко, что смотришь на облака сверху вниз… единственное, что страшило ее, — это перспектива упасть с высоты на землю.
— Но это не давало ей права…
— Я не защищаю и не оправдываю ее, — прерывает меня Мэннинг. Он практически умоляет меня понять, почему не спал всю ночь. Он не может поделиться своими мыслями ни с агентами Службы, ни с кем-либо еще из сотрудников аппарата. Лишившись жены, он может поговорить об этом только со мной. — Ты знаешь, в каком отчаянии она пребывала. Остаться на второй срок хотят все. Без исключения. Даже ты, Уэс.
— Но вы только что сказали… об облаках и о том, что знали ее слабости… если вы знали все это…
— Я ничего не знал! — повышает он голос, и кончики ушей у него краснеют. — Я знал, что она испугана. Я знал, что она страдала манией преследования. Я знал, что в первые дни нашего прихода к власти она подбрасывала репортерам мелкие подробности… вроде небольших внутренних разногласий… Или того, что с ней не посоветовались, когда приступили к переделке Овального кабинета… Потому что она верила, что если сумеет понравиться им, если они ее полюбят, то нас не вышвырнут из Белого дома и не отнимут у нас все. Так что да, эту часть я знал. — Он опускает голову и потирает виски. — Но, — добавляет он, — я никогда и предположить не мог, что она позволит втянуть себя в нечто подобное.
Я киваю, делая вид, что все понял. На самом деле мне по-прежнему ничего не ясно.
— После того как вы покинули Белый дом и все успокоилось, почему же?.. — Я пытаюсь подобрать слова помягче, но не нахожу и спрашиваю прямо: — Почему вы остались с ней?
— Она моя жена, Уэс. Она была рядом еще в ту пору, когда мы вручную рисовали плакаты для первой избирательной кампании в гараже моей матери. С тех пор как мы… — Он поднимает голову и закрывает глаза, изо всех сил стараясь сохранить спокойствие. — Я бы хотел, чтобы ты задал свой вопрос Джеки Кеннеди, или Пэт Никсон, или даже Клинтонам. — Он оглядывается на фотографии, на которых снят со своими коллегами-президентами. — Все идет легко… пока не возникают осложнения.
— Поэтому, когда застрелили Бойла…
Он пристально смотрит на меня, пока я произношу эти слова. Ему ничего не надо говорить мне. Но он знает, что я отдал ему за все эти годы. Чем пожертвовал. И что это — единственная услуга, о которой я прошу взамен.
— Мы знали, что это может случиться, но понятия не имели, когда, — не раздумывая, отвечает он. — За несколько недель до покушения ко мне подошел Бойл и рассказал о предложении, которое сделала ему Троица. Начиная с этого момента… в общем, ты знаешь, как оперативно работает Служба. Я сделал все, что мог, чтобы защитить друга. Ему дали пуленепробиваемый жилет, загрузили его кровь в карету «скорой помощи» и постарались сохранить ему жизнь.
— До тех пор пока я не посадил его в лимузин.
— До тех пор пока Нико не всадил ему по пуле в грудь и в руку, — возражает президент, поворачиваясь лицом ко мне. — Оттуда Бойла спешно доставили в офис федеральных маршалов, где его заштопали, начали перебрасывать из города в город и в конце концов возвели на самые верхние уровни безопасности по программе защиты свидетелей. Естественно, он не хотел никуда уезжать, но при этом сознавал, что другого выхода нет. Даже если при этом разрушаются семьи, эта программа позволяет сохранить больше жизней, чем ты думаешь.
Я киваю, а президент тем временем выбирается из своего огромного кресла. Судя по тому, как тяжело он опирается на ручку перед тем, как выпрямиться во весь рост, Мэннинг устал намного сильнее, чем хочет показаться. Но он не просит меня уйти.
— Если тебе станет от этого легче, Уэс… я думаю, что она сожалела о своем поступке. Особенно о том, что случилось с тобой.
— Я благодарен вам за добрые слова, сэр, — откликаюсь я, пытаясь вложить в свой ответ хоть немного энтузиазма.
Мэннинг пристально смотрит на меня. Я хорошо знаю его. Но он знает меня еще лучше.
