— Коль велено, исполню, — заверил гонца Бельский.
Спеши с этим словом обратно. Через неделю-другую я приведу ратников.
А про себя добавил: «К Ляпунову Прокопию».
Он даже обрадовался, что может идти во главе полка (столько он вполне мог наскрести по гарнизонам) с полным основанием, в пути же убедить второго и третьего воевод и сотников переметнуться к Ляпунову, поддержать его идею о вселенском выборе царя. И не подумал, к чему приведет отсрочка с отъездом.
Чем больше ратников съезжалось под Казань в устроенный спешно стан на Арском поле, тем упорней по городу расползались слухи, что воевода поведет рать на сына Грозного, чтобы убить его, открыв тем самым путь к престолу ляху Владиславу. Город начал волноваться, о чем воеводе ежедневно доносили.
— Клятвоотступником костят тебя, воевода. Готов ли ты поднять руку на оставленного по духовной Грозного на попечение.
— Кто главный смутьян?
— По чьей воле, трудно понять. Тут, как тебе известно, очень много бояр, да из Москвы разве сюда руки не дотянутся, если кто хочет тебе зла?
— Но исполнитель же есть?
— Дьяк Шульгин. Он исполнитель чужой воли. И все же вели его оковать.
— Пожалуй, стоит. В пыточную его. Я сам стану дознаваться.
Шульгин, однако, оказался неуловимым. Посланные для его ареста вернулись с пустыми руками.
— Слуги сказали, давно его в своем доме нету.
— Определите, где он и — в пыточную!
Началась настоящая охота. Получает воевода весть, где дьяк находится, посылает стражников, а Шульгина и след простыл. И так почти каждый день. Богдану бы, прошедшему школу Малюты Скуратова, получавшему хорошие уроки от тайного дьяка, сообразить, что за Шульгиным не один, а многие, плюнуть на все и поспешить с отъездом, но увлеченный мыслью прийти к Ляпунову с крупной ратной силой, чтобы сразу оттеснить князя Голицына на задворки, а то и покончить с ним, подведя его под случайную смерть, так им владела, что больше он ни о чем не думал.
Начали съезжаться из своих имений дворяне и бояре. На Коляду. Хотя до колядования оставалась еще Добрая неделя. Но не обратил внимания Богдан и на это.
И вот: гром с ясного зимнего неба — в городе появились посланцы Дмитрия Ивановича. Они ехали в Астрахань с его призывным письмом, но сделали остановку в Казани, и тут же повалил народ на площадь перед соборным храмом.
Воевода — тоже туда. А там уже толпы народа. На паперти — двое посланцев Дмитрия. За их спинами — дьяк Шульгин. Стоит, заложив руки за спину, словно все, что происходит на площади, его вовсе не касается, он здесь оказался случайно и вот теперь вынужден созерцать и слушать.
— Князь Василий Шуйский не убил Дмитрия Ивановича. Господь Бог сохранил своего помазанника и на сей раз. Сегодня у его руки князья Трубецкой, Черкасский, Бутурлин, Микулин — да разве перечтешь всех, кто остался верен истинному царю. Почти все русские города присягнули ему. Таких, как ваш, единицы. Непонятно, отчего вы упрямитесь? Хотите быть под пятой паписта-латинянина Владислава или в рабстве самого Сигизмунда?!
Богдан спешил к паперти, толпа расступалась, но без почтительного поклона. Слышались даже приглушенные реплики:
— Вот он — клятвоотступник.
Повернуться бы воеводе, поспешить не на паперть, а в свой дворец, сесть в седло, и пока толпа слушает речи, ускакать из города, и такая мысль у него появлялась, но он, не отдавая себе в том отчета, торопливо шагал к паперти. Возможно, вела его надежда повернуть толпу на свою сторону. Но скорее всего, рок вел его. Не иначе. Подталкивая надеждой уговорить казанцев примкнуть к Ляпунову.
С этого и начал свое слово.
— Вы знаете думного дворянина Ляпунова. Он всей душой был предан царю Дмитрию. Он даже подался к нему, поверив слухам, что тот жив, но с великим разочарованием покинул его, не признав в нем царя. Князь Шаховской тоже прислал мне письмо, полное разочарования и даже гнева. Я же не могу сказать ничего определенного. В дни, когда князь Василий Шуйский рвался к трону, я не покидал дома своего по сильной болезни. Прежде, как опекун Дмитрия Ивановича, я знал каждый его шаг и мог клясться, что он истинный сын Грозного, теперь же я не уверен, действительно ли спасся наш государь от руки клевретов князя Василия Шуйского, поэтому призываю вас не спешить с присягой, доколе не выяснится вся правда…
Дьяк Шульгин, стоявший прежде бездвижно, резко шагнул вперед и, буквально оттолкнув плечом Богдана Бельского, заговорил трубно:
— Можно ли слушать клятвоотступника?! Ему завещано по духовной царя Ивана Васильевича опекать сына царского, Дмитрия Ивановича, а он, великий оружничий, не мог не знать о заговоре, вот и притворился больным, развязав руки убийцам. Я твердо знаю: Дмитрий Иванович волею Бога остался живым, хотя смерти его хотел и он, — длань в сторону Бельского, — лелея свою тайную мысль.
— Напраслина! — резко ответил оружничий. — Я честно исполнял обязанности пестуна, и не моя вина, что Дмитрий Иванович более приблизил к себе шляхтичей и иезуитов, но не русских дворян и бояр.
— Слышите, он признал свою враждебность к помазаннику Божьему. Он сказал: честно служил Дмитрию Ивановичу. Сомневаюсь, как сомневаюсь и в том, что он честно служил тем царям, которые были до Дмитрия Ивановича. Он изводил их. Недаром московский люд возжелал расправиться с ним.
— Но москвичи избрали меня правителем до воцарения Дмитрия Ивановича!
Дьяк Шульгин вроде бы не услышал столь резкого возражения воеводы казанского, продолжил свою речь:
— Дмитрий Иванович никогда бы не воцарился. Он бы не доехал до Москвы и был бы отравлен, как царь Иван Васильевич, как великий князь Владимир Андреевич, как Борис Годунов, как еще молодой, но уже великий воевода князь Михаил Скопин-Шуйский, — вздох полной грудью и еще громче. — Граждане казанцы, воевода Бельский не случайно сказал, что Москва избрала его правителем. Он этого домогался прежде, домогается и сейчас. К нему приезжали челобитчики от собора Рязанского и Прокопия Ляпунова, дабы дал он согласие силой захватить трон, и он согласился.
Ему предлагал это же от низовских казаков атаман Корела, он и ему не отказал. Воевода считал, что делает все тайно, но нам все известно. Он уже вел разговоры с воеводой Арска об измене присяге. Оружничий убеждает, что это ради благоденствия Руси, но если он болеет за нее, отчего отказался от предложенного Прокопием Ляпуновым еще до кончины Михаила Скопина-Шуйского влиться в рать великого воеводы? Бельский в ответ на это отравил князя Михаила, поистине возможного спасителя Руси!
— Навет!
— Нет! Ты посылал гонца в Москву накануне торжественных пиров в боярских усадьбах в честь героя. И кто, ответь мне, подал кубок князю с ядом! Верно. Твоя сродственница.
Маленькая пауза из-за шума на площади. Шульгин поднимает руку и возглашает:
— Я не закончил свое слово.
