лежал в это время во мшанике и смотрел на верхушки деревьев, которые раскачивались, словно желая его утешить. Иногда в их ветвях что-то шелестело и жалобно шуршало: «Крути колесо, крути!»
А когда сгустились сумерки, лес наполнился разными чудищами, которые, проведав о его несчастье, отважились подойти к нему. Там были и сероухие тролли. Они торопливо шагали в темноте с большими мешками мокрого белого мха, из которых сочилась вода, стекая по их волосатым спинам.
— Фу-ух, — отдувались они, противно гнусавя ему в самое ухо: — Крути колесо, крути! Обычно-то колесо приходится крутить нам. И едим мы за семерых, а не то отощаем и умрем!
Приходили и другие тролли, фыркая, обнюхивали ноги Нильса, кряхтели и бормотали:
— Все гниет, все гниет. Нам не дают есть ни свежатины, ни гнили, такова уж наша участь! Потому по весне мы такие крохотные, что ветер поднимает нас и уносит, как пылинки. Все гниет! Все гниет!
Светлячки, словно мерцающие огоньки, витали над кочками и шептали:
— Без отца, без матери! Без отца, без матери! Но жить надо, жить до дня Страшного суда!
От всех этих голосов Нильс беспокойно ворочался на своем травяном ложе. Наконец он встал и спустился вниз, к реке, в надежде встретить Дух водопада еще раз. Река была темна, словно бродящее в чане пиво. В шуме водопада ему слышался перестук вращающихся мельничных жерновов; день-то был не воскресный, а будничный. Подойдя ближе к мельнице, Нильс увидел, что Дух водопада сидит в большом колесе и все вращает его, вращает, расплескивая воду зелеными от слизи лопастями. «Крути колесо, крути! — доносилось из колеса. — Земная жизнь подобна мельничному жернову, а он скрипит и вращается, скрипит и вращается, перемалывая сердца, перемалывая сердца!»
Тут Нильс бросился бежать в горы. К утру посветлело, и Нечистый исчез, так что на зорьке Нильс смог прилечь и выспаться в зарослях вереска.
Когда Нильс проснулся, словно впервые в жизни услыхал он, как резвится в соснах утренний ветерок. Белое облачко скользило над гордыми верхушками сосен. И он смотрел на него, будто только что родился и видел впервые. Им овладело какое-то странное сильное и глубокое чувство смятения; и в душе у него даже похолодело. Под шум бескрайних лесов он увидел вдруг себя и свою судьбу. Гудел орган, торжественно и проникновенно. И вдруг в его душе словно забил источник. Он сверкал и брызгал, и его струи превращались в мелодии:
«Лесную польку», «Вальс березовых листьев»… Тогда он решил сходить в селение за скрипкой.
— Ты только послушай! — сказал он, появившись в дверях дома Андерса с Водопада. — Это «Лесная полька»!
Андерс прислушался и заморгал, в глазах у него стояли слезы. И впрямь, это было великое искусство! Уметь самому сочинять музыку, самому!.. Он слушал и впитывал в себя мелодию, потому что давным-давно не слышал такой новой и прекрасной песни.
— А теперь «Вальс березовых листьев»! — предложил Нильс и заиграл. — Дай мне берестяной короб со съестным, и я уйду в лесную глушь!
Андерс с Водопада дрожащими руками снял свою собственную скрипку с гвоздя.
— Мне достаточно прослушать эти мелодии три раза, чтобы и я смог их сыграть, — сказал он. — Подражать-то я смогу, а вот большого мастерства я не достиг, потому как был трусоват. Ни в чем я никогда в жизни так горько не раскаивался, как в этом!
Нильс ушел в лес с берестяным коробом на спине и со скрипкой в мешке. Он спал в покинутых сторожках угольщиков, слушал и играл. Однажды, закусив бараньей косточкой с хлебом, он сидел на дне бывшей угольной ямы и играл. Ему почудилось, будто что-то белое мелькнуло меж стволами деревьев. Видение то исчезало, то светилось вновь. То исчезало, то светилось вновь.
«Лесовица! — подумал он. — Попляшет она у меня, да так, что я увижу её спину, нечистая ты сила!»
Но это была Гудрун, прятавшаяся за деревьями. И тут словно сильный ветер унес прочь все его мысли, и он заиграл совершенно новую мелодию. Чтобы не спугнуть Гудрун, он сидел не двигаясь, а она медленно приближалась. Но до края угольной ямы она не дошла, а спряталась в тени деревьев.
— Подойди! — закричал он.
— Не смею! — послышался ответ, такой тихий, словно шепот елей над его головой.
— Ты непременно подойдешь, — закричал он, бросив скрипку и вскочив на ноги. — Иди сюда!
— Не смею! — снова ответила она.
А когда он побежал, чтобы поймать её, она исчезла. Он вернулся к угольной яме, где лежала скрипка. Нильс глянул на вечернее небо и рой пляшущих комаров и подумал:
«Как же мне добиться её нынче, коли я не отважился на это прежде! Брошусь я в омут!»
«Нет, — шумел лес. — Её там нет».
И он сочинил в честь Гудрун польку. Она начиналась в миноре. Он вспомнил их последнюю встречу в березовой роще; как они роняли слова, как дрожали их голоса, как окружали их раненые березы, за которыми стояла злосчастная усадьба отца Гудрун, со злосчастным его богатством! И еще песнь Духа водопада! Сочиняя и играя, он думал о том, что значит быть человеком, о том, что многое в жизни связывает и обрекает каждого. И о том, что есть еще и радость, которая, словно стая перелетных птиц, взмывает высоко к небу и плывет над головой, а понятна она лишь бездомным и придавленным страхом, которые черпают в ней утешение. Полька кружила дальше. Теперь Нильс сам лежит между двумя жерновами, ему, как и всякому, суждено быть перемолотым и оплаканным. Но все равно нельзя уходить с мельницы, надо работать, надеяться и не роптать. Есть глубокий смысл в том, чтобы просто сидеть и вырезать деревянные башмаки по колодке. Они с Гудрун не хотели гнуть спины, впрягшись в ярмо, потому-то им и не довелось насладиться покоем в березовой роще, когда там резвился летний ветерок. Теперь в польке зазвучали мажорные тона, но и они оборвались после долгого пассажа, как и жизнь в конце концов заканчивается тишиной.
И вот прошло много лет. Нильс одаривал своими песнями лесные хутора и селения. Когда он возвращался из странствий, деревенские музыканты окружали его, чтобы перенять те новые песни, которые он сочинил. Однажды вечером, возвращаясь со свадьбы, усталый и грустный, он спустился к водопаду и прислушался. Вскоре вода вскипела пеной, там замелькало множество обитателей водопада. Бесконечная цепь судеб развернулась перед ним в водовороте: кричали бескровные рты, тянулись руки, вылезали из орбит глаза — но все неотвратимо неслось вниз, вниз, вниз. Нильс отчетливо ощущал все это.
