насильно посадил Маргарет на паром до Англии.
“Жаль, что этого не произошло”, – чуть было не вырвалось у меня, но это было бы чересчур жестоко.
– Очень вам сочувствую. – Я снова произнес бесполезные слова.
Джонатан взглянул на меня, вздохнул и плотнее запахнул пальто.
– Пойду посмотрю, не закончила ли Розалинд.
– Думаю, скоро закончит.
– Да, наверное, – безучастно сказал он и двинулся ко входу в здание суда, съежившись от ветра, который трепал полы его пальто.
* * *
Присяжные признали Дэмьена виновным. Учитывая предъявленные доказательства, они едва ли поступили бы иначе. Во время слушаний юристы развернули настоящие сражения относительно его вменяемости, а психиатры вели жаркие, щедро приправленные терминами споры о том, как работал мозг Дэмьена. Все это я услышал из третьих уст, узнал из обрывков чужих разговоров или беседуя по телефону с Куигли, который, похоже, вознамерился во что бы то ни стало выяснить, почему меня сослали на бумажную работу на Харкур-стрит. Адвокат Дэмьена выбрал двойную линию защиты: во-первых, обвиняемый был временно не в себе, а во-вторых, он полагал, будто защищает Розалинд от тяжелого физического насилия. Такие аргументы часто сбивают с толку и вызывают обоснованные сомнения, однако у нас имелись его признание и, что важнее, фотографии, сделанные после вскрытия тела убитого ребенка. Дэмьена признали виновным в убийстве и приговорили к пожизненному заключению, что на практике означает от десяти до пятнадцати лет.
Сомневаюсь, что он по достоинству оценил черную шутку, которую сыграла с ним судьба, но не исключено, что совок спас ему жизнь и уж точно избавил от всяческих тюремных неприятностей. Из-за сексуального подтекста преступления Дэмьена сочли насильником и отправили в колонию особого режима, где держат педофилов, насильников и всех тех, кто плохо вписался бы в общий тюремный контингент. Послабление сомнительное, и тем не менее оно все же увеличивало его шансы выйти из тюрьмы живым и без инфекционных заболеваний.
После вынесения приговора Дэмьена встретила возле здания суда небольшая, десяток-другой, группка линчевателей. Репортаж об этом я смотрел в маленьком сомнительном пабе неподалеку от набережной. Полицейские на экране безучастно вели Дэмьена через толпу, а после затолкали в фургон, тот тронулся с места, и вслед полетели хриплые крики и обломки кирпичей. Завсегдатаи паба одобрительно загомонили.
– Давно пора смертную казнь ввести, – пробормотали в углу.
Я знал, что Дэмьен достоин жалости, что его водили за нос с того самого дня, когда он подошел к столу регистраторов перед акцией протеста, и что уж мне-то следовало бы проникнуться к нему сочувствием. Но я не проникся. Не сумел.
* * *
У меня, честное слово, просто не хватит сил подробно рассказать о том, как проходило “внутреннее следствие по делу об отстранении сотрудника”. Оно представляло собой череду бесконечных слушаний, где облаченные в форму и костюмы представители самых разных инстанций выслушивают твои унизительные объяснения и оправдания, а тебя не покидает болезненное ощущение, что на допросе ты явно оказался на чужом месте. К моему удивлению, О’Келли выступил самым ревностным моим защитником и долго расписывал мой уровень раскрываемости преступлений, технику ведения допроса и другие достижения, о которых он прежде не упоминал. Хоть я и знал, что, скорее всего, им движет вовсе не внезапный прилив теплых чувств, а желание защитить себя, ведь мое нарушение бросает тень и на его репутацию, ему нужно оправдаться за то, что пригрел в отделе змею вроде меня, однако я почти до слез был благодарен ему – похоже, кроме него, союзников у меня не осталось. Как-то раз я, остановив О’Келли в коридоре после очередного заседания, даже попытался поблагодарить его, но едва я заговорил, как он наградил меня таким презрительным взглядом, что я запнулся и отошел в сторону.
В конце концов меня решили не увольнять и даже – что было бы намного хуже – не переводить в патрульные. Опять же, полагаю, таким исходом я обязан не милосердному желанию дать мне еще один шанс. Скорее всего, они боялись, что мое дело привлечет внимание какого-нибудь журналиста, и жди тогда всякие неудобные вопросы и нежелательные последствия. Из Убийств меня выперли. Впрочем, даже в минуты самого безрассудного оптимизма я не надеялся, что будет иначе. Меня понизили до помощника, намекнув (должен отметить, очень мягко и бережно), что повышение мне еще долго не светит, если, конечно, оно вообще когда-нибудь случится. Иногда Куигли – как выяснилось, намного более жестокий, чем я думал о нем, – просил меня посидеть на горячей линии или опросить свидетелей.
Разумеется, весь процесс был намного сложнее, чем следует из моего рассказа. Он занял несколько долгих месяцев. Я в жутком оцепенении сидел дома, сбережения мои таяли, мама, чтобы я хоть что-то поел, робко приносила мне макароны с сыром, а Хизер изматывала разговорами, старалась отыскать корень всех моих проблем (по ее словам, мне нужно научиться более чуткому отношению к чувствам других людей – в частности, к ее чувствам) и все совала мне номер телефона своего психолога.
Когда я вернулся на работу, Кэсси я там не обнаружил. По различным версиям, ей предложили должность сержанта уголовной полиции, но она ушла, потому что иначе ее все равно уволили бы; их с Сэмом видели в пабе, и они держались за руки; она вернулась в колледж и изучает археологию. Вывод из всех этих историй был, как правило, один: женщинам не место в отделе убийств.
Как выяснилось, Кэсси никуда не уходила, просто перевелась в Домашнее насилие и попросила временный отпуск, чтобы закончить учебу на психологическом факультете, – наверное, отсюда и слухи про колледж. Неудивительно, что это породило столько сплетен, каждый знает, что работать в Домашнем насилии тяжелее всего. Там сталкиваешься с худшими проявлениями того, что встречаешь в Убийствах и в Сексуальных преступлених, а почета никакого, поэтому то, что Кэсси добровольно перевелась туда из элитного отдела, вызывало у многих вопросы.
У нее просто нервы сдали, говорили сплетники.
Лично я не верю, что переход Кэсси в другой отдел объясняется расстроенными нервами, и пусть это смахивает на самооправдание, очень сомневаюсь, что это как-то связано со мной, а если и да, то не так, как вы могли бы предположить. Будь единственной проблемой мое соседство, Кэсси нашла бы другого напарника, собралась с силами, с каждым днем ее уверенность в себе крепла бы, пока в итоге наш способ общения не принял бы иные формы или пока я не перевелся бы еще куда-нибудь. Из нас двоих она наиболее упрямая. Думаю, она ушла, потому что лгала О’Келли, и Розалинд Девлин она тоже лгала, а они оба
