Над ними высились грозные утесы. Крепость стояла в нескольких стадиях от берега. Со стороны моря ее почти не было видно…
Мамерк, во время плавания почти не замечавший трех путешественниц, перед тем как сойти на берег, вспомнил о них и, подозвав к себе, приказал следовать за ним. Девушки молча повиновались.
Поднявшись вместе с ними на высокий берег по вырубленным в скале ступеням, Мамерк быстро зашагал к зеленеющим неподалеку загородным садам обитателей Новой Юнонии. Три его спутницы, стараясь поспеть за навархом, не шли, а бежали за ним.
Ювентина с любопытством поглядывала на грозно возвышавшуюся в нескольких стадиях от берега пиратскую крепость с зубчатыми стенами. Это и была Новая Юнония. Вокруг крепости были разбросаны небольшие виллы. Усадебные дома не отличались изяществом. Это были обычные сельские строения с воронкообразными крышами, какие можно было видеть во всех италийских деревнях. В большинстве своем эти виллы принадлежали старым римским изгнанникам-гракхианцам – привилегированной части обитателей Новой Юнонии.
Вилла Мамерка находилась неподалеку от ворот крепости, обращенных в сторону Гортины, одного из древних критских городов. Она досталась ему в наследство от отца, лет десять назад убитого в морской схватке с афинянами. Мамерк был римлянином по рождению. Его отец, бежавший из Рима после поражения и гибели Гая Гракха, взял с собой восьмилетнего сына, которому на родине была бы уготована жалкая судьба нищего пролетария. Мамерк, с юных лет воспитывавшийся в среде изгнанников, относился к Риму со жгучей ненавистью. Он пользовался покровительством членов конвента и самого Требация. Морскую службу начал с простого матроса и стал превосходным моряком. В возрасте двадцати лет Мамерк получил звание прората. Через несколько лет он уже командовал кораблем и потом не раз возглавлял небольшие эскадры в морских походах. Моряки уважали его за храбрость и умелое предводительство, хотя побаивались его крутого и мстительного нрава…
Ворота виллы были распахнуты настежь. Человек десять рабов и рабынь встретили господина хором приветственных возгласов. В тот же момент из дома вышла высокая и очень красивая молодая женщина в длинной, до пят, роскошной столе, препоясанной под высокой грудью. Ее густые и мягкие кудри цвета воронова крыла свободно ниспадали на полуобнаженные плечи и были скреплены надо лбом диадемой, украшенной драгоценными камнями.
Мамерк молча обнял ее и поцеловал в губы.
Ювентина с жадным интересом разглядывала красавицу. Она сразу догадалась, что это была Понтия Умбрена, бывшая возлюбленная Мемнона.
Умбрене было около двадцати пяти лет. Сложена она была великолепно, и Ювентине невольно подумалось, что именно такой, вероятно, была знаменитая гетера Фрина, послужившая моделью для Праксителя, когда он ваял с нее свою Афродиту. Гипсовую копию великого скульптора она видела в перистиле дома Минуция.
Ювентина поднесла руку к своим спутанным волосам, которых уже много дней не касался гребень, и опустила глаза на измятое, перепачканное смолой и порванное в нескольких местах платье. Вышитая красивыми узорами стола, еще не так давно так нравившаяся Мемнону, превратилась в отрепье. Потом она обратила внимание на свои руки, не блиставшие чистотой, и украдкой вздохнула.
Про себя она отметила, что Понтия Умбрена, несомненно, по-настоящему любит Мамерка. Молодая женщина с явным желанием отвечала на его поцелуи, не стесняясь присутствующих.
Когда-то Мемнон был избранником этой красавицы. Они были вместе почти два года…
Ювентине было немного не по себе: а вдруг Умбрена станет вести себя с нею заносчиво или с презрением?
Но Умбрена, как только высвободилась из объятий супруга, обратилась к ней с приветливой улыбкой:
– Мамерк успел мне шепнуть, кто ты. Правду сказать, я не ожидала, что ты такая молоденькая, – добавила она, внимательно ее разглядывая.
– О, мне уже двадцать лет, – сказала Ювентина и, помолчав, добавила: – А я тебя такой и представляла себе.
– Какой же? – сделав удивленные глаза, спросила Умбрена.
– Красивой, – простодушно ответила Ювентина.
Искорка печали промелькнула в глазах Умбрены, но она тут же заговорила непринужденным тоном:
– Я много слышала о тебе, Ювентина. Знаю, сколько ты всего пережила. Мамерк и Цестий рассказывали мне о том, что ты последовала за Мемноном навстречу большим опасностям. Но мне очень хотелось бы послушать от тебя самой твою историю…
– Боюсь, она покажется тебе совсем не интересной.
– Об этом позволь судить мне самой… А эти девушки? Твои рабыни? – бросив взгляд на Леену и Акте, спросила Умбрена.
Ювентина покачала головой.
– У меня никогда не было и никогда не будет рабынь. Это мои подруги…
* * *
Ту самую ночную бурю, которая едва не погубила «Амфитриту», Мемнон и его люди (воины, матросы и гребцы с шести кораблей) переждали в гавани Катаны. На следующий день, когда ветер поутих, Мемнон отдал приказ к отплытию, хотя Цестий (он был опытный моряк) советовал выждать еще хотя бы один день, так как волнение на море было еще довольно сильным.
Но Мемнон не стал ждать. Он опасался, что Ювентина попала в руки киликийских пиратов, которые могли отвезти ее и девушек на Делос. Киликийцы, возвращаясь к своим берегам, продавали захваченных пленников делосским перекупщикам. Мемнон знал, как быстро раскупали рабов на рынке. Бывали случаи, когда на Делосе за один день распродавали восемь или десять тысяч невольников. Корабли работорговцев развозили их по всей ойкумене. Мемнон взял с собой большую сумму денег, которую собрали для него Лукцей и его воины, на случай если Ювентину все-таки увезли на Делос и ему пришлось бы выкупать жену из рабства. Он был готов исплавать все моря, чтобы найти ее. Он даже думать не хотел о том, что потерял ее навсегда.
Мемнон не знал еще, что в этот же день из гаваней Мессаны и Регия курсом на Крит двинулся весь флот претора Антония.
Жители двух городов высыпали на оба берега пролива, привлеченные зрелищем, какое редко можно было увидеть. Такого количества кораблей Мессана и Регий не видели со времен Второй Пунической войны. Их было не меньше, чем в те дни, когда Сципион Старший перевозил в Сицилию свою армию, собираясь затем перебросить ее в Африку, чтобы нанести решительное поражение Ганнибалу и принудить Карфаген к капитуляции.
Двадцать пять квинкверем, тридцать квадрирем, семьдесят трирем, пятьдесят двухпалубных либурн и сто двадцать малых быстроходных кораблей – всего двести сорок пять судов и около шестнадцати тысяч солдат собрал Марк Антоний для похода против пиратов.
Перед тем как покинуть Мессану, он отправил в Рим письмо с описанием дерзкого нападения пиратов на ее гавань, добавив к этому, что своевременное появление его кораблей заставило пиратов спешно отступить. Антоний настойчиво убеждал сенат, что лучшей защитой Сицилии от пиратов будет его поход к Криту и Киликии. Он писал, что намерен уничтожить все их стоянки на Крите, после чего, продолжая преследование, уничтожить у берегов Киликии. Антоний отослал это письмо в полной уверенности, что большинство сенаторов с пониманием отнесется к его плану полной ликвидации морского разбоя. В Сикульском проливе флот его простоял три дня. Антоний с нетерпением ждал, когда успокоится море. Известие о том, что в гавани Катаны сосредоточились несколько десятков кораблей мятежных рабов, он оставил без внимания: претор Сервилий в своем письме уверил его, что около шестидесяти кораблей, стоящих в лилибейской гавани, будут переброшены им к проливу, как только установится благоприятная погода. Эти корабли должны были присоединиться к мессанской и регийской эскадрам для надежной охраны пролива. Но, как потом выяснилось, ничего этого Сервилий не исполнил.
Решение Антония о походе на Крит шло вразрез с постановлением сената, но претор на все был готов, лишь бы назло всем выскочкам из простолюдинов, занимавшим в последние годы высокие государственные должности, прославить свое имя решительной победой над морскими разбойниками и получить почетное прозвище «Критского» или «Киликийского»116.
Надо сказать, что в то время ни Антоний, ни кто-либо другой из римлян не имели ясного представления о том, с какими трудностями связана борьба с пиратством. Сам
