Мы с Рикардо на коленях склоняемся над коричневым мальчиком, Нейт сдавливает грудную клетку девочке и кричит:
– Дыши! Дыши!
– Ему плохо! – кричит Рикардо. – У кого-нибудь тут есть дефрижератор?
Водитель сидит в машине, парализованный страхом.
Выкрики Эшли переходят в пронзительный, на одной ноте, вой, – будто все страдание, всю боль и горе смерти Джейн она вложила в этот звук. Она стоит на обочине в настоящей истерике, и я не знаю, кому сперва помогать.
– Вы убили моих детей! – выкрикивает она снова и снова.
Глубоко озадаченные налетчики залезают в свою машину и уносятся прочь. Мы ждем, пока они отъедут подальше; потом мы с Нейтом подбираем младенцев и подходим к Эшли, которая никак не может успокоиться. Нейт показывает ей кукол:
– Смотри, все нормально. Вот, держи.
Он кладет кукол ей на руки. Эшли дышит часто и неглубоко, глаза у нее широко раскрыты, будто она не соображает, где находится. Я беру бумажный пакет, в котором были куклы.
– Дыши сюда, – говорю я, сворачивая отверстие пакета в трубочку, и подношу ей к губам.
– Это было здорово, – говорит Рикардо. – И здорово страшно.
Мы киваем. Когда Эшли наконец удается перевести дыхание, мы все садимся в машину.
Водитель все еще за рулем. По его лицу стекают безмолвные слезы.
– Запаска есть? – спрашиваю я.
Он кивает. Мы быстро меняем колесо и уезжаем. Нас еще бьет дрожь.
– Это часто бывает, – говорит Нейт. – Похищение, захват. Иногда им нужна машина, иногда только деньги.
– Вам очень посчастливилось, – говорит водитель. – Иногда им богатые белые тоже нужны.
– Ты как, ничего? – спрашиваю я у Эшли.
Она молчит, но кивает.
– Ты выступила совершенно потрясающе. Как ты до такого додумалась?
– Телевизор, – отвечает она. – Ты же знаешь, телевизор у нас всегда был включен.
– Да.
– Ну, вот, я всегда видела, как там женщины плачут, мамы и тети, и всегда мне было печально и страшно. Они стоят в дверях и рыдают, а репортер пытается пролезть внутрь. Или они бдят при свечах, потом падают на пол. Не знаю. Просто как-то на меня нашло.
– Ты прекрасно сыграла, – говорю я.
– Прямо на «Оскара», – подтверждает Нейт.
– Просто поверить не могу, – говорит Рикардо. – И мы сразу так раз! – и в дело, как супергерои, как в кино. – Он широко улыбается. – Тебе понравилось, когда я спросил про дефрижератор?
Я все время прокручиваю в голове эти события. И чем больше об этом думаю, тем сильнее переживаю. Смотрю на детей – им как с гуся вода. Не понимают, наверное, как могло обернуться дело. Когда я об этом думаю, то понимаю, что все бы сделал не задумываясь для их защиты. Впервые теперь понимаю, как я к ним привязался и как с ними связан.
В аэропорту у меня настроение начинает падать. Все еще переживаю попытку похищения и волнуюсь насчет возвращения домой. Как нам поддержать это ощущение надежды и открытых возможностей, ощущение полной откровенности, отсутствия задних мыслей, которым было пронизано наше путешествие? Вдруг с ужасом и удивлением я почувствовал, что снова сам по себе. Мы так хорошо жили далеко от дома – далеко от себя, все вместе – против мира, который куда больше нас. Мы сплотились, работали одной командой, и меня тревожит, что будет, когда мы вернемся домой и закончится это необычное и многообещающее время.
Полет из Дурбана в Йоханнесбург проходит нормально, мы уже готовы сесть на самолет домой, и дети, все еще заведенные, бегут покупать сувениры последней минуты: чипсы «симба» и газированный лимонад, будто никогда больше не увидят Южной Африки. Йоханнесбург – как станция пересадки для всего человечества. К счастью, София нам организовала сопровождающего, чтобы провести от самолета к самолету.
Я думаю о доме, о Джордже и Джейн. Знаю, что переутомлен, но я будто снова вижу происшедшее, чувствую или даже скорее переживаю это в первый раз. Внезапно все оживает, прямо здесь, в кровавых подробностях, осязаемо и грубо. Кажется нереальным – я не могу поверить, что это случилось. Не могу поверить, что это было меньше года назад, и сейчас мы в южноафриканском аэропорту, ждем самолета.
Вспоминаю, что мне сказал Лондисизве: отпустить то, что живет во мне. Тут я понимаю, что не выпил полуденный чай. Придется попросить горячей воды, как только окажемся в самолете. Вспоминаю Лондисизве, как я корчился от боли, а дети смеялись от вырывающегося дурного запаха. «Очень хорошо, – сказал Лондисизве наутро, когда я ответил на вопрос о своих ощущениях. – Очень хорошо, что ты ощутил себя больным – это то, что у тебя внутри, только начало выходить наружу. Но ты почувствовал! – Тут он хлопнул меня по плечу. – А это значит, что ты не мертвый».
Я снова чувствую это в аэропорту. Желчь поднимается к горлу смесью прелых листьев и конского помета. Я ее сглатываю – кислятина жжет пищевод, опускаясь обратно.
– Чей это ребенок? – спрашивает таможенник, показывая на Рикардо.
– Наш, – говорит Нейт.
– Я их брат, – добавляет Рикардо.
Я достаю письмо от тетки Рикардо и даю таможеннику. Он подзывает коллегу, они спрашивают, есть ли у меня телефон с международной связью. Я говорю «да» и даю им телефон, чтобы они позвонили тетке. Она отвечает, что Рикардо не был похищен. Успокоенный таможенник спрашивает, как Рикардо провел время в Южной Африке.
– На слоне катался?
– Нет.
– Прыгал на банджи с обрыва?
– Нет.
– А что делал?
– В футбол играл.
– Ну, молодец! – отвечает таможенник, улыбается, показывая табачные крошки между зубами, отдает нам паспорта, а детям каждому по карамельке – как раз такого размера, чтобы можно было подавиться. Я их незамедлительно конфискую.
Наше прибытие в Нью-Йорк задерживается из-за грозы. Мы кружим над аэропортом несколько часов (или так кажется), потом садимся в Бостоне на дозаправку и возвращаемся в Кеннеди. Собакогулятелю я сообщаю эсэмэской из Логана, что мы задерживаемся. Он рапортует с какой-то странной бодростью:
«Мы готовы, ждем не дождемся, рвемся приветствовать».
Что-то в его тоне мне не нравится.
«Все в порядке?» – спрашиваю я.
«Тип-топ», – отвечает он.
Ох, не надо бы.
Приземлившись в Нью-Йорке, я чувствую откровенное облегчение, что мы снова на земле «Метрополитен» и «Янки», насыщенного трафика и шероховатого народа.
Таможня Соединенных Штатов в лице своего служащего просит меня открыть чемодан.
– Где ваша одежда? – спрашивает таможенник.
– Подарил, – отвечаю я.
– Открываете торговлю? – спрашивает он, глядя на закупленные товары.
