— Ваш походный конь, мой лорд, — сказал Удо ле Буше, подавая уздечку Стаффорду.
Стаффорд кивнул и принял уздечку.
Манди уставилась на рыцаря с гневом и отвращением, но сцепила зубы и не произнесла ни звука, зная, что погубит себя, дав волю своей ярости и горю.
А шрамы на физиономии ле Буше, полускрытые в тени шлема, исказились в улыбке.
— Вы задолжали мне остальную часть оплаты, мой лорд, — сказал он Стаффорду.
— Только когда моя внучка благополучно уедет подальше, — бросил Томас через порченые зубы.
— А разве сейчас она не с вами?
— Мы еще слишком недалеко… Вы получите ваше серебро, когда мы пересечем Темзу.
— Мы так не договаривались!
Гнев рыцаря не произвел впечатления на Стаффорда.
— Насколько я помню, мы договорились, что вы получите остальную часть оплаты, когда я буду удовлетворен выполнением дела.
Вдев ногу в стремя, он поманил пальцем Манди.
— Внучка.
Манди знала, что отказ только обернется против нее самой. Если она попытается не подчиниться, он заставит ее силой, возможно, причинив боль. Одна ранка на спине от кинжала уже есть. С удрученным видом она подошла к лошади и позволила Стаффорду усадить себя позади него.
— Ни к чему привязывать мои запястья к седлу, — сказала она тихо. — Я больше не буду пробовать бежать.
Стаффорд поколебался, затем отпустил конец веревки, который собрался привязать к луке.
— Полагаю, что вы не пробежите и пяти ярдов, если попытаетесь, — допустил он неохотно, а затем посмотрел на ле Буше. — Можно верить, что он мертв?
Рыцарь пожал плечами.
— Я не стал ждать и слушать, бьется ли еще сердце в его груди, но да, он мертв.
— Вы уверены?
— Силы Господни, да он рухнул под ударами моей цепи, он и еще один воин, и оказался под грудой тел. Конечно, он мертв! Если вы желали получить голову на блюде или сердце как доказательство, надо было предупредить.
Мужчины впились взглядом друг в друга.
— Следуйте за нами, — бросил бесцеремонно Стаффорд. — Не будем тратить впустую время.
Ле Буше зло скривился и отошел. Манди уткнулась взглядом в свои колени, не отрывая пристального взора от прекрасной вышивки шерстяного платья — чтобы никто не увидел пламени в ее глазах. Ле Буше не убил Александра, понадеясь на милость судьбы. И это оставляло светлую щелочку надежды.
Старый Дженкин ожидал Александра на дороге на Фавершем. Его конь был весь в мыле и дрожал, а сам Дженкин раскраснелся и выглядел куда более оживленным, чем когда-либо прежде.
— Они оставили повозку. — Его дыхание со свистом вырывалось из горла. — Бросили там, в лесочке, за милю отсюда. А дальше поехали верхом через поле.
Александр выругался.
— Я за ними не мог поспеть. Гарольд, — он приласкал коня, — совсем сдал.
— В эту пору года найти след нетрудно, — сказал Джон Маршалл. — Мы найдем их.
Александр глянул с негодованием на племянника лорда Маршалла, но проглотил саркастическую реплику по поводу неумеренного оптимизма. Его гнев должен быть направлен на Томаса Стаффорда, но не на людей, которых дал Уильям Маршалл.
Он наклонился в седле и похлопал Дженкина по плечу.
— Потянет к оседлости — приезжайте в Эбермон. Обеспечу на всю жизнь.
Дженкин поднял глаза.
— Обещаю. Только идите, вызволите свою девочку, а мы с конем дух переведем.
Александр пришпорил Самсона, но через сотню ярдов легкого галопа натянул узду и замедлил аллюр. Если предстояло проехать немалый путь, то требовалась выносливость, а не отчаянный порыв.
Они прибыли на место, где в роще была спрятана крытая повозка. Как и предсказывал Джон Маршалл, отчетливый след вел через лес и поля. Пока они скакали по следу, Александр пристально вглядывался вдаль. Уже далеко за полдень, осталось примерно четыре часа дневного света. Четыре часа, чтобы найти ее — пока ночь не набросит свой плащ, укрывая следы.
Сумрак проглотил солнце и бросил синие тени по земле, когда свита Стаффорда прибыла в следующую деревню. Поселение, расположенное на пути паломничества к реликвиям блаженного святого Томаса в Кентербери, оказывало гостеприимство усталым паломникам. Священник попросил оставить оружие на церковном крыльце и пригласил переночевать в нефе. Он даже подсыпал для обогрева в жаровню древесного угля и указал дом, в котором можно купить еду и все необходимое.
Когда он посмотрел искоса на связанные запястья Манди, Томас даже соизволил не рявкнуть, но надменно ответил:
— Она потеряла рассудок. Мы ездили в Кентербери помолиться о ней.
Гулкое пространство нефа подчеркнуло резкость его реплики.
— Но это не возымело успеха?
— Ей стало намного лучше.
Манди не произнесла ни звука, пока священник не ушел. Не было никакого смысла крикнуть, что ее удерживают вопреки ее желанию. Что он мог сделать против дюжины солдат? Что она могла сделать?
— Эти шнуры растерли запястья, — пожаловалась она, показывая Томасу красные рубцы на коже. — Вы не могли бы проявить милосердие и снять их на время?
— Нет, — сказал он кратко, взял ее за руки и повернул к стене. — Сидеть. — Он подтолкнул ее.
Даже через нижнее белье и платье она чувствовала холод каменных плит. Узкие грязные окна пропускали очень немного света.
— Сидеть здесь, — скомандовал дед будто собаке, а затем приказал одному из солдат, ее сторожить и исчез за дверью.
Пока его не было, Манди задумалась о побеге и сочла свою одежду непригодной. На ней было одето ее лучшее, сшитое по случаю большого турнира платье с широкими воланами — целый ворох ткани. Если не удастся освободить руки, чтобы задрать и удерживать подол, то далеко убежать не удастся.
Прошло не меньше чем половина мерной свечи времени, когда возвратился дед, принеся деревянную миску бульона и ломоть черного хлеба.
Сам он уже поел — об этом со всей очевидностью свидетельствовали свежие пятна на тунике и перепачканные усы.
Он поставил миску около нее и с помощью кинжала ослабил узел на веревке.
— Давай, ешь свой суп.
Сначала она размяла пальцы и осторожно помассировала запястья. Только теперь она начинала постигать, что, должно быть, чувствовал послушник Александр, крепко связанный в течение трех дней.
Миску взять было нелегко, но так или иначе она справилась. Манди пила чуть теплую жирную жижу безо всякого удовольствия, но знала, что надо поесть, чтобы не растерять силы. Вкус не был особо уж плох — на турнирах приходилось пробовать и не такое, но хлеб был таким черствым, что пришлось его размачивать в бульоне.
