ограбить еще несколько часов назад, у него отобрать фабричные деньги. Это его они искали с Максимилианом Громовержцем и Точилой. Вторым из разговаривающих (а вернее сказать – слушающий) был молодой пацан, с которым судьба уже многажды раз сводила Женю. Раненый в брюхо юноша, которого Брюквин хотел бы кончить не меньше чем Соломонова. Женя поспешил за разговаривающей парочкой, преодолевая извилистые закоулки, созданные цеховым оборудованием и вспоминая, что уже бегал сегодня утром по этому маршруту в сопровождении своих менее удачливых компаньонов. Для преследуемых он оставался невидимым, хотя высокий Соломонов то и дело останавливался и вертел головой как радаром на морском берегу. В такие минуты Женя молниеносно падал вниз и прятался за близстоящим оборудованием. Однажды он так неудачно бухнулся на пол, что ударился челюстью и едва не свихнулся от адской боли. Это был единственный момент когда Брюквин чуть-чуть не упустил преследуемых. А Соломонов не замечая спешащего за ним Брюквина в сопровождении молодого гаденыша с простодушым как у младенца взглядом двигался в ту сторону, в которой предположительно был выход из цеха. Насчет выхода Женя был не уверен, он и сам бы многое отдал за то, чтобы получить в руки план производственного цеха, но предположительно, выход был в той стороне куда спешили начальник производства и его молоденький сопровождающий, спотыкающийся на каждом шагу от раны в животе, не позволяющей ему выпрямиться в полный рост и вообще передвигаться стремительно и проворно. Если бы не он со своим ранением, начальник производства уже покинул был цех. «Эх ты, – мысленно поблагодарил молодого Женя Брюквин, сам с трудом передвигая ноги, – если бы не ты, твой шеф давно бы уже скрылся с фабрики, ты для него как прикованная к ноге гиря. Это мне на руку».
Между прочим, в руке у Соломонова был кейс.
Кейс!
«Я так и знал!» – возликовал Брюквин и поправил камеру на лбу. Его существование вдруг неожиданно приобрело смысл и цель. А ведь еще ничего не потеряно! У Жени появилось второе дыхание, вид легко досягаемых денег наполнил его тело дополнительной энергией и даже раздробленная челюсть ушла на второй план. «Я сделаю себе новые зубы! – принялся внушать он самому себе. – Я знаю одного зубного техника, он не откажется от заработка. Я сделаю себе самые лучшие зубы, поставлю самую крепкую челюсть. Современная медицина творит чудеса, у меня будет самая красивая улыбка, я смогу грызть ореховую скорлупу! Все можно сделать за деньги, а деньги у меня будут! Если надо, я всю сумму одтам на зубы, лишь бы цапануть эти баблосы как полагается самому лучшему грабителю! Надо только протянуть руку и просто-напросто взять мои деньги. Вон они! Ну держитесь, ютьюбщики, сейчас я вам покажу как стреляет профессиональный налетчик по движущимся мишеням!»
Металл пистолета уже холодел его побелевшую от напряжения ладонь.
15:21 – 15:36
«Боже мой, что делать? Что же мне теперь делать?» – паниковал Лева Нилепин, перетаптываясь с ноги на ногу и едва не плача. Он то приседал к телу своего теперь уже бывшего начальника, то, испугавшись, вскакивал как от ядовитой змеи. Вот он все-таки поддался панике, отбежал на несколько метров за поддоны с деталями из ДВП, приготовленными под покрытие белой эмалью, но передумав, вернулся и опять заветелся вокруг Соломонова совершенно не зная какие действия препринимать. Свидетельство очередной смерти окончательно лишило Леву самоконтроля, он готов был закричать и убежать. Он и хотел убежать, здравый смысл настаивал именно на этом – скрыться, покинуть цех, пока старуха с косой ни нанизала его на свои бусы смерти наряду с дюжиной несчастливцев, которым не повезло оказаться сегодня в производственном цеху ОАО «Двери Люксэлит». Смерть вихрем мечется по цеху, косит направо и налево, а он – Лева Нилепин – еще так молод, он и жизни-то не видел. Он только начинает наслаждаться всеми прелестями жизни, он берет от нее достаточно много, у него более чем отличные успехи с девчонками, он не париться по пустякам связанными с недостаточно большой зарплатой, у него нет кредитов и долгов и живет максимально беспечно, осознанно отвергая житейские сложности. Ему всегда было легко и непринужденно, он никогда не задумывался о завтрашнем дне, а вот сейчас очень крепко задумался.
На его бледном как у мраморной статуи лице текли горячие слезы прожигая бороздки в налипшей пыли как вулканическая лава и с этими слезами утекала его беззаботность и житейская веселость. Лева был в шоке и он был один. Он в очередной раз присел на корточки над телом Соломонова и тихонечко позвал его по имени-отчеству. Потрогал его за плечо, чуть потолкал и отдернул руку. Встал. Опять присел.
«Надо бежать! – трезвонило у него в голове, – Беги, дурак, ты и так влип по самую шею! Беги пока не стало поздно!»
Он вытер слезы и сопли, размазав их по лицу. От бешеного сердцебиения гудело в висках, рана на животе пульсировала кровью, пропитавшей всю одежду ниже ребер. Дрожащей рукой Лева Нилепин прикоснулся к лежащему на полу кейсу. «Не надо! – вопил его расудок, – Не бери! Не трогай! Эти деньги приносят несчастье! Это проклятые деньги!»
Но он все-таки взял кейс. Взял и прижал его к груди как родное дитя (за неимением своих детей он предположил, что именно так прижимают родных детей), чуя внутри него успокаевающую тяжесть своей безбедной жизни. «Они все равно кому-нибудь достануться, – успокаивал он себя, – Чьи они теперь? Все умерли. Один я остался… Кому они предназначаются если не мне? Это судьба, это карма! Эти деньги изначально уготованы для меня!» Прежде Лева никогда бы не употребил слово «уготованы», а сейчас, мысленно произнеся такие патетичные фразы он невольно ощутил в них некий предначертанный судьбой рок.
Бросив прощальный, полный животного испуга, взгляд на труп Константина Олеговича Соломонова, Нилепин поднялся на непослушные ноги. Озираясь по сторонам и чувствуя себя загнанной жертвой, он поспешил к выходу, прижимая кейс к груди и словно защищаясь им от внезапной опасности, предназначенной ему проклятьем коварной судьбы. Ему то мерещался топот за спиной, то мелькали с разных сторон блики смертоносной косы, рассекающей воздух и скрежет зубов костлявой старухи в черном капюшоне. В какой-то момент ему почудилось, что над ним кто-то издевательски хихикает и он припустил еще быстрее, как только позволяло ему раненое брюхо. Эх, если бы не ранение и не высовывающиеся из-под скрепок внутренности, он был двигался во много раз быстрее и давно бы уже оставил страшный цех далеко за своей спиной. Кейс мешал бежать,
