конце первой страницы рассказывается о том, как Мирьям положила своего младшего брата Моисея в корзинку, обмазанную глиной, и пустила ее по Нилу. Корзинка застряла в камышах и там ее нашла служанка дочери фараона. Можно предположить, что ваш младший брат сейчас плывет на каком-либо судне, лодке или плоту, и чтобы его отыскать, необходимо обратиться к слуге могущественного владыки.
Сантьяго стоял, не в силах произнести ни слова. Услышанное потрясло его до глубины души. Все было так четко, ясно и понятно, что оставалось лишь немедленно действовать.
– Вот что, Хайме, – сказал он тоном, не допускающим возражений. – Мне нужно срочно повидаться с тем человеком. Ну, вы же понимаете…
– Да-да, – перебил его еврей. – Конечно, понимаю, не нужно повторять. Это не просто, но… Для вас я постараюсь…
– Когда?
– Совершенно случайно я должен с ним встретиться сегодня вечером. Приходите перед закатом и отправимся.
– Хорошо. Буду перед закатом.
– А книгу? – уже в спину спросил его Хайме. – Вы обещали мне книгу!
– Когда Ферди вернется домой, – не оборачиваясь ответил Сантьяго.
Он побродил по улицам Кадиса и вернулся домой. Хуан-Антонио вручил ему любовно начищенную кирасу.
– Вот тут, возле вашего герба, несколько царапин, – с огорчением сообщил он. – Мне так и не удалось заполировать начисто. Но их почти не видно.
«Эти негодяи хотели сбить герб, чтобы уничтожить улику», – подумал Сантьяго, но ничего не сказал старому слуге, взял из его рук кирасу и отправился к себе в комнату.
После семейного обеда он немного поспал, вернее, провалился в жаркое забытье, из которого выкарабкался весь покрытый липким потом, с дрожащими руками и ногами. Затем сел к столу, написал письмо родителям. Он предполагал, что чрезвычайные обстоятельства могут заставить его отлучиться на несколько дней по важным делам, и просил родителей не беспокоиться. Конечно, проще было бы сказать об этом за обедом, но написать оказалось куда проще, чем объяснять устно, ведь в разговоре неминуемо возникли бы вопросы, отвечать на которые он пока не знал как.
Кирасу он надел под одежду, взял с собой изрядное количество золотых монет и перед закатом выскользнул из дому. По лиловому небу плыли неестественно синие облака, такие как на картинах предков в столовой. Он всегда думал, будто художники специально выбирали столь густой цвет, чтобы выделить фамильный замок на вершине горы, обязательный фрагмент любого портрета, а вот теперь точно такие же облака плыли над Кадисом.
Сантьяго медленно брел по улицам, освещенным теплым светом угасающего солнца, озирал редеющую толпу и думал о том, что собирается совершить. Предать… да, изменить всему тому, на чем его воспитывали. На мусульманском корабле враждебной державы атаковать католическое судно под флагом Кастилии и Леона!
Но это внешний, очень поверхностный взгляд. Если заглянуть глубже под палубу этого католического корабля и увидеть там Ферди, представить, что с ним там сейчас делают под скрип снастей и вой ветра…
Сантьяго с ожесточением хлопал изо всех сил руками по бедрам и, не обращая внимания на недоумевающие взгляды прохожих, брел дальше по улице.
Бедный Ферди, сердце разрывается! От отчаяния, от невозможности что-либо сделать прямо сейчас, кровь приливала к голове, отдаваясь в висках глухими ударами. Во рту появлялся ее солоноватый вкус, Сантьяго сплевывал розовую слюну и думал, что зов крови сильнее привитых воспитанием принципов.
Чтобы вызволить брата из беды, он готов переступить через веру, отринуть родину и поступиться преданностью августейшим монархам. Беззаконие и несправедливость царили в Испании, сила и подлость правили бал, отстранив веру, честь и чистоту. Бандитов не разгоняют хлыстиком, их догоняют на линейном корабле и берут на абордаж, а первого помощника «Санта-Нинья» и покрывающего содомита капитана безжалостно топят в океане. Если бы можно было по-другому добиться справедливости, он, вне всякого сомнения, так бы и поступил, но, судя по всему, другого пути у него нет.
– Что это с вами? – удивился Хайме Родригес, увидев изрядно расширившегося Сантьяго. – Для чего вам три пары одежды?
– Кирасу надел. На всякий случай.
– Разумная предусмотрительность, – одобрительно произнес Родригес. – Как только стемнеет, выходим за ворота. Стражники получили свое и нас просто не заметят. Идите за мной на расстоянии десяти шагов, если что, мы не знакомы.
Сантьяго кивнул, и Родригес продолжил:
– За воротами нас ждет повозка и охрана. Ничему не удивляйтесь и ни о чем не спрашивайте. Дорога до встречи с тем человеком длинная, на место мы прибудем к середине ночи. Постарайтесь просто молчать, если что-либо понадобится, я сам к вам обращусь.
Сантьяго снова кивнул, отметив про себя повторение слова «просто». Падре Джеронимо учил выделять повторяющиеся слова, они отражают то, о чем думает человек. Видимо, для еврея эта ночная поездка была привычным, простым делом.
Все произошло именно так, как описал Родригес. При виде его два грозных стражника у запертых на огромный засов Земляных ворот вдруг наклонились и принялись поправлять сапоги, а третий, приоткрыв калитку, полностью скрылся за ней. Не успели Сантьяго и еврей перебраться на другую сторону ворот, как калитка затворилась, проскрипела щеколда, и эта часть Кадиса вновь оказалась под надежной защитой.
Вдоль стены вилась дорога, ведущая к морю. На ней, освещенная луной, стояла крепкая повозка. Кучер, в низко надвинутом клобуке, оставлявшем лицо в тени, с трудом удерживал сытого вороного жеребца, двое молодцов лихой наружности с мечами у поясов охраняли повозку сзади. Родригес быстро взобрался в повозку, остальные последовали его примеру, и застоявшийся жеребец резво взял с места.
Сантьяго посматривал то на проплывающую мимо блестевшую в лунном свете крепостную стену, то на черную тень, которую она отбрасывала в сухой ров, почти примыкавший к дороге, то на мерно перекатывающиеся под искрящейся шкурой мышцы жеребца. Несмотря на весь ужас положения человека, спешащего предавать родину и веру, Сантьяго был заворожен красотой ночного пейзажа. Юноша никогда не бывал в этом месте, а тем более в такое время, копыта жеребца мерно отбивали ритм по дороге, пересвистывались невидимые в темноте птицы, ночной бриз приносил с материка ароматы далеких лугов. Он вдруг окунулся в покой и непонятный уют; далекое стало казаться близким, чужое – понятным, а трудное – доступным и простым.
Наваждение закончилось весьма прозаическим образом: жеребец поднял хвост, громко выпустил газы, ароматные куски повалились под колеса повозки, и облако вони немедленно вернуло Сантьяго к прежнему состоянию напряженного беспокойства.
Сияющая серебром полоса моря приближалась с каждым оборотом колес повозки, и вскоре справа показались Мусорные ворота. Сантьяго успел их хорошо рассмотреть тем утром, когда он в одном нижнем белье стучал в калитку, требуя пустить его в город,
