лет тридцати. Она рано осиротела и вышла замуж за первого же попавшегося, кто пожелал ее (он был младшим сыном в одной из семей — наследником же, как известно, становился старший). Вскоре выяснилось, что она бесплодна. Спустя время муж ее утонул в море вместе с лодкой, оставив ее ни с чем, и никто из прочих мужчин не захотел сделать ей предложение.
Прихожане заботились о деревенских нищих, обязывая их работать по году у любого, согласного взять их к себе. Такие хозяева прекрасно знали, как надо заставлять отрабатывать потраченные деньги, и не транжирились чрезмерно на еду или одежду для своих подопечных.
Ингеборг не хотела жить так и уговорила Реда Йенса взять ее на корабль во время лова сельди. Она выполняла в палаточном лагере рыбаков ту работу, какую умела, и вернулась в деревню с несколькими шиллингами. С тех пор она каждый год отправлялась в такое путешествие, а остальное время проводила дома, лишь по рыночным дням выходя по лесной дороге в Хадсунд.
Отец Кнуд молил ее зажить по-иному. «А ты можешь найти мне работу получше?» — смеялась она в ответ. И ему пришлось отлучить ее если не от мессы, то от общины; она редко ходила в церковь с тех пор, как женщины повадились шипеть ей вслед на улицах и швырять в нее рыбьи головы и кости. Мужчины же, проще глядевшие на жизнь, чтобы успокоить языки своих жен, согласились с тем, что ей нельзя позволить оставаться в деревне.
Она построила себе хижину на берегу, в миле к северу от Элса. К пей захаживало большинство холостых молодцев из деревни, бывали и моряки с приставших к берегу кораблей, и редкие странствующие торговцы, а с темнотой — и некоторые женатые мужчины из Элса. Если у них не оказывалось медяков, она соглашалась брать плату и натурой, отчего получила прозвище Ингеборг-Треска. В прочее время она оставалась одна и часто гуляла вдоль берега или по лесам. Бродяг она не опасалась — вряд ли им пришло бы в голову убивать ее, — а о чем еще волноваться? Зато троллей она немного побаивалась.
Как-то зимним вечером, лет пять назад, Тауно только начинавший тогда изучать жизнь на берегу постучал в ее дверь. Когда она впустила его, он объяснил, кто он такой. Он наблюдал издалека за ее хижиной и видел мужчин, заходивших к ней крадучись, зато выходивших обратно с чванливым видом Тауно сказал, что старается узнать обычаи народа его покойной матери — не могла бы она рассказать ему, в чем тут дело? Кончилось все тем. что он провел у Ингеборг ночь, и с тех пор бывал у нее много раз. Она отличалась от русалок — и сердце, и тело у нее были теплее, а ремесло ее ничего не значило для Тауно: его морские приятели и ведать не ведали ни о браке, ни о прочих таинствах. Он многое мог у нее узнать и о многом рассказывал ей сам, когда они лежали под одеялом, тесно прижавшись друг к другу. Он любил ее за доброту, упорство и грустноватую веселость.
Она никогда не брала с него платы, соглашаясь лишь на редкие подарки.
— Я вовсе и не думала плохо обо всех мужчинах, — сказала она однажды. — О некоторых — да, вроде грубого старого скряги Кристоффера, в чьи руки я бы попала, не избери я другую жизнь. Только увижу, как он с ухмылочкой выхаживает по улице, так сразу мурашки по коже. — Она сплюнула на глиняный пол и вздохнула. — Хотя у него есть монеты... Нет, эти мужики с грубыми бородами не так уж плохи, а иногда меня радует и какой-нибудь парень. — Она взъерошила ему волосы. — Но ты, Тауно, всегда даешь мне больше, чем они. Неужели ты не понимаешь, что я была бы не права, беря с тебя плату?
— Нет, не понимаю, — честно ответил он. — У меня есть вещи, которые люди считают драгоценными — янтарь, жемчуг, кусочки золота. Если они помогут тебе, то почему бы тебе их не взять?
— Знаешь, — ответила она, — не говоря о прочих причинах, до господ в Хадсунде дойдут слухи, что Ингеборг-Треска тайно приторговывает драгоценностями. Они захотят узнать, откуда все это у меня. А мне вовсе не хочется, чтобы мой последний любовник оказался с капюшоном. — Она поцеловала Тауно. — Давай лучше поговорим о более приятном — ведь твои рассказы о подводных чудесах дают мне больше, чем могли бы дать богатства, которые можно потрогать руками.
Когда ректор Магнус изгнал морской народ, Ингеборг никого не принимала целую неделю, а глаза ее еще долго были красными.
Так обстояли дела, когда Тауно решил встретиться с нею вновь. Он вышел из воды обнаженный, если не считать ленточки на голове, стягивающей его длинные волосы, да острого кремневого кинжала на поясе.
В правой руке он держал трезубец. Вечер стоял холодный и туманный, и туман все густел, пока не укрыл мягко плескавшие волны и ранние звезды на небе. Пахло водорослями и рыбой, а с берега тянуло запахами влажной земли и молодых листьев. Под ногами Тауно поскрипывал песок, трава на дюнах царапала лодыжки.
К хижине приближались двое юношей из деревни, освещая дорогу факелом. Тауно видел в темноте лучше, чем люди, и узнал их, несмотря на одинаковые плащи с капюшонами и обтягивающие штаны. Он преградил им путь.
— Нет, — сказал Тауно. — Не сегодня.
— Но... но почему, Тауно? — спросил один из них с глуповатой улыбкой. — Ты ведь не лишишь своих друзей небольшого удовольствия, а ее — этой прекрасной большой камбалы? Мы не задержимся надолго, если тебе так не терпится.
— Идите домой. И оставайтесь там.
— Тауно, ведь ты меня знаешь, мы разговаривали, играли в мяч. Ты залезал ко мне, когда я плавал один в шлюпке. Я — Стиг...
— Мне нужно тебя убить? — спросил Тауно, не повышая голоса.
Парни уставились на него. Свет оплывающего факела освещал его высокую, мускулистую фигуру с оружием в руке, слегка зеленоватые и мокрые, как у утопленника, волосы, лицо водяного и желтые глаза, холодные, как полярное сияние. Они развернулись и торопливо зашагали обратно. Сквозь туман до него донесся крик Стига:
— Правильно про вас говорили — все вы бездушные, проклятые нелюди...
Тауно пнул ногой дверь хижины — крытой торфом, покосившейся коробки из посеревших от времени бревен. Окон в
