с Германией!!» (воскл. знаки автора дневника). Это вызвало у Юсупова… «твердое решение покончить с ним во что бы то ни стало». Тот же мотив выдвинут и в более поздней (29 декабря) записи Палеолога: от Распутина Юсупов узнал, что сторонники А. Ф. готовились низложить Царя, возвести на престол Наследника под регентством его матери, и что первым актом нового царствования будет предложение мира германским империям469. Сам Юсупов так рассказывает в своих литературных произведениях470 о том «дьявольском плане», который за бутылкой крепкой мадеры развил ему «Григорий Ефимович», и который почти совпадает с записью Палеолога: «Будет, довольно воевать, довольно кровь проливать, пора всю эту канитель кончить… Сам-то все артачится, да и сама тоже уперлась; должно опять там кто-нибудь их худому научает, а они слушают… Ну, да что говорить. Как прикажу хорошенько – по-моему сделают, да только у нас не все еще готово. Когда с этим делом покончим, на радостях объявим Александру с малолетним сыном, а Самого на отдых в Ливадию отпустим».
Ходячая молва, претворенная в реальный разговор, так и выпирает в изложении «мемуариста». Вспомним запись Палеолога о разговоре его в конце сентября в посольстве с высоким придворным чином, который излагал аналогичный план крайних реакционеров (вплоть до убийства Царя). Орудием этих мечтаний являлся в устах информатора Штюрмер, действовавший на Императрицу через Распутина471. На ходячей молве, занесенной и в современную фольклорную запись русского англичанина Каррика, и не стоило бы останавливать внимание, если бы она не находила известного доверия не только в безответственных воспоминаниях, но и в исторических работах. Советские историки Бецкий и Павлов (псевдоним Щеголева) в одной из своих работ, посвященной «приключениям Манусевича-Мануйлова», явно опираясь на показания этого авантюриста в Чр. Сл. Ком., считали, что имеются «некоторые основания предполагать», что А. Ф. «готова была на дворцовый переворот, который дал бы ей в руки всю полноту самодержавной власти», и что «далеко не последним вдохновителем в этом направлении был и Распутин, ни в грош не ставивший Царя и с большим уважением относившийся к уму царицы»472. В стенограмме показаний Манусевича, отчасти как бы подсказанных председателем Комиссии, имеется такое пояснение: «Он (т.е. Распутин) все упирал на то, что Царь не гож…» Председ.: «Т.е. это в связи с той мыслью, что А. Ф. должна быть Екатериной II». Манус.: «Несомненно, в тайниках души вопрос шел о регентстве». Пр.: «О низвержении Николая II и о регентстве А. Ф.?» Ман.: «Это чувствовалось. Он был очень ловкий человек и не договаривал…» Довольно шаткие основания для заключения Щеголева!
Милюков опирается на иные свидетельства, придав этому факту характер большей или меньшей «исторической достоверности». Перед ним лежали воспоминания Нарышкиной, препарированные Фюллон-Мюллером. В той же части «воспоминаний», где излагаются позднейшие рассказы б. гофмейстерины в дни пребывания немецкого писателя в Москве, причем мы не знаем пределов домысла самого редактора текста, заключен рассказ о негодовании в Царском, когда там узнали, что английский посол «категорически заявил Государю, что из верных источников он узнал о заговоре, цель которого заключение сепаратного мира и нити которого доходили до Императрицы». (Бьюкенен в таком контексте представления, конечно, не делал.) «Но впоследствии я узнала, – передавала Нарышкина, – что в основе вмешательства посла лежало донесение английской полиции и что в этом донесении заключалась и крупица истины. Действительно, существовал комплот, чтобы через Распутина заключить сепаратный русско-германский мир… Так как было известно, что Царя никогда невозможно побудить к подобной измене, то заговорщики работали в том направлении, чтобы побудить Царя к отречению и устроить регентство Императрицы». Милюков делал заключение: «Мы должны сказать, что та граница, на которой останавливается Нарышкина, говоря о “крупице истины” в донесениях разведки и сводя эту крупицу к фактам, более или менее известным и подтвержденным из других более надежных источников (Каких? – С. М.), – эта граница, осторожно намеченная автором дневника, вполне совпадает и с границей исторической достоверности». Единственный намек (не о сепаратном мире), а о чем-то, косвенно напоминающем своего рода «дворцовый переворот», мы действительно можем найти в письме, посланном А. Ф. мужу в день убийства Распутина. 16 декабря, упоминая про телеграммы «Союза русского народа» о необходимости «закрыть» Думу, А. Ф. писала: «Если их не слушать, они возьмут дело в свои руки, чтобы спасти тебя, и может невольно выйти больше вреда, чем лишь твое простое слово, закрыть Думу, но до февраля: если раньше, они все застрянут здесь».
Некоторую разгадку этих намеков мы найдем в дальнейшем изложении. Вернемся к рассказу Юсупова, которому влюбленный «развратник», испытывавший «плотскую страсть» к своему юному собеседнику (мнение Ник. Мих.), договорил (допустим) то, что не договаривал другим за бутылкой мадеры. Кто же эти таинственные «мы», от имени которых будто бы говорил «старец»? Упоминая намеками о своих таинственных руководителях, он их называл «зелеными», – вспоминает Юсупов свой другой, предшествовавший разговор. Эти «зеленые» живут в Швеции: «поедешь туда, познакомишься». «А в России есть зеленые?» – спросил Юсупов. – «Нет, только “зелененькие”, друзья ихние, да еще наши есть, умные все люди», – отвечал Распутин. Удивительный случай дал возможность Юсупову в тот же сеанс, когда Распутин разводил свой «дьявольский план», увидеть «зеленых» или «зелененьких». Обратим внимание, что свидания на квартире «старца», сопровождавшиеся гипнотическим трансом, объектом которого был Феликс, носили довольно потайной характер. В самый разгар беседы неожиданно «резко прозвучал звонок и оборвал речь Распутина». «Он засуетился, по-видимому, он кого-то ожидал, но, увлекшись разговором со мной, забыл о назначенном свидании и теперь, вспомнив о нем, заволновался, опасаясь, чтобы вновь пришедшие не застали меня у него. Быстро выскочив из-за стола, он провел меня через переднюю в свой кабинет и поспешно вышел оттуда… Из передней до меня донеслись голоса вошедших… Я приблизился к дверям кабинета… и начал прислушиваться. Разговор велся вполголоса… Тогда я осторожно приоткрыл дверь и в образовавшуюся… щель, через переднюю и открытую дверь в столовую, увидел Распутина, сидящего за столом… Совсем близко к нему сидели пять человек, двое других стояли за его стулом… Некоторые из них что-то быстро заносили в свои записные книжки. Я мог рассмотреть тайных гостей Распутина: лица у всех были неприятные. У четырех был, несомненно, ярко выраженный еврейский тип; трое других, до странности похожие между собой, были белобрысые с красными лицами и маленькими глазами. Одного из них, как мне показалось, я где-то видел… Распутин среди них совсем преобразился. Небрежно развалившись, он сидел с важным видом и что-то
